- Принеси мне ту кошку, - попросил Рене.
Я вышел из спальни - под дверью маялся напуганный Кейтель.
- Где может быть та кошка? - спросил я риторически, потому что та кошка могла быть уже где угодно - и в доме, и на улице, и на небесах - но Кейтель отозвался торопливо:
- Она у меня, я принесу, - и убежал. И вернулся с белой кошкой в руках - ливрея вся в белом пуху - и мы вошли в спальню вдвоем, потому что кошка шипела и рвалась. Рене увидел нас и рассмеялся, совсем тихо и слабо:
- Уносите. У меня и без нее все чешется.
Я подхватил Кейтеля под руку и вывел - сам он впал в оцепенение при виде хозяина.
- Доигрался, - пробормотал Кейтель на пороге спальни, - с этими своими ядами. И отец его так умирал, и дядька. Готовят для других, а травятся потом сами...
- Погоди, Кейтель, все обойдется, - шепнул я ему и вернулся к Рене. Я не очень-то верил, что все обойдется. Если честно, я простился с Рене еще там, на мосту.
В обед Рене потребовал перо и бумагу и кое-как нацарапал две записки - для прекрасной Натальи и для фон Бюрена, черт бы его побрал. Кейтель забрал у меня записки, стуча зубами. Я подумал - скольких же Левенвольдов пережил этот дворецкий?
Рене стало чуть лучше, он повеселел - впрочем, чувства юмора он не утрачивал и на пороге смерти. Он постоянно пил воду и требовал от меня подавать тазик. Мне больше не приходилось отворачиваться - Рене стало все равно.
- Приоткрой окно, - попросил он, - здесь нечем дышать. Лучше умереть от воспаления легких, чем от удушья.
В три приехала прекрасная Наталья - для нее это было утро - и Кейтель не пустил ее в графские покои. Рене сказал, что умрет немедленно, если Наталья увидит его таким. А потом, в гробу - пожалуйста, пусть смотрит.
- Барыня уехали, - Кейтель вернулся с пятерней, отпечатанной на щеке, и Рене от радости даже чуть порозовел.
- Пожалуй, отвори мне кровь, Бартоло, - попросил он, - раз некому ее сегодня пить.
Я отворил ему кровь и Рене, обессиленный, уснул на моих руках. Он был старше меня, но я чувствовал себя отцом или даже матерью взбалмошного, бестолкового, беспомощного ребенка. Он спал на моей руке, дыхание его было ровным, тень длинных ресниц лежала на бледных, но не серых уже щеках, спутанные черные пряди вились на подушке - как змеи Медузы. У меня перемерло много больных, особенно в начале практики, и не то чтобы этого было жалко как-то особенно, но он был забавный парнишка, прав был Десэ. Я так и не понял никогда, что чувствовал к нему Гасси и отчего затеял эту дурную дуэль, но, кажется, грешно убивать человека только за то, что ему оказалась не нужна твоя любовь?
Я осторожно вытянул руку из-под головы Рене - он пробормотал что-то сердито и свернулся в клубочек. Я укутал его одеялом. Он спал - и хмурился, и кусал губы во сне. Я перебрался в кресло и сам задремал - шторы колыхались от сквозняка, на улице уже смеркалось, за дверью Кейтель разговаривал с кошкой, и кошка отвечала ему, как умела.
Я проснулся от грохота шагов по коридору. Гасси ворвался в спальню - черная тень с шандалом в руке, наверное, отнял в коридоре у Кейтеля. Меня в кресле он даже не заметил. Гасси встал у изголовья кровати, как аллегория возмездия - в черном плаще, с черным лицом - и Рене открыл глаза от внезапного яркого света, и тут же зажмурился:
- Что ты здесь делаешь?
- Я подал в отставку. Завтра к вечеру буду дома. Улажу дела с нашим наследством и вернусь - как раз к твоим похоронам.
- Кто принимал твою отставку? - деловито спросил Рене, усаживаясь в постели.
- Ее императорское величество. А какого ответа ты ждал? Твоего недоканцлера нет в городе - ему что-то загорелось в Шлиссельбурге, на его удачу.
Лицо Рене осталось неподвижным, и в глазах по-прежнему стояла смертная печаль. Его маска была при нем и без белил.
- Ты подал в отставку по болезни? - уточнил Рене.
- По болезни. Но не обольщайся - я расплевался с твоим ядом в первые два часа, - отвечал Гасси, и голос его на мгновение утратил твердость, и меня вдруг осенило - да он и не думал принимать противоядие! Но догадался ли его брат? Что собеседник - врет ему, и на самом деле приговорил себя к смерти? Гасси продолжил после запинки, - моя болезнь - та варшавская инфлюэнца. И, кажется, я подцепил там что-то еще у местных гризеток...А тебе не позавидуешь... воняет, как в хлеву. Жаль, мой мальчик. Дай проститься с тобой, пока у тебя есть еще зубы и волосы.
- Прощайся, - с вялой улыбкой позволил Рене.
Гасси поставил подсвечник на пол и присел на край постели, обнял брата, заглянул в глаза. Я сидел в кресле тихо, боясь обнаружить себя.
- Прощай, Рене, - проговорил Гасси с каким-то дьявольским удовольствием, - скоро ничего этого не останется...Прощай, мой Рене. Ты был лучшим из всех... с кем я был счастлив. И единственным, для кого любовь - лишь забавная безделица. Другие так по-звериному серьезны... - Гасси взял Рене за подбородок и проговорил с бесконечной нежностью и отчаянием, - jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laid...
- Calmouque en un mot, - так же нежно и вкрадчиво продолжил Рене, - не знал, что ты помнишь ...
- Прости меня, - Гасси провел кончиками пальцев по лицу Рене, по его спутанным волосам - и выпавшие волосы пристали к его ладони, - Прости, - и поцеловал Рене долгим, жадным поцелуем, словно хотел насытиться им на прощание, потом оттолкнул его от себя и выбежал прочь, чуть не загасив пламя вихрем своего плаща.
- Ты видел его лицо? - обратился ко мне Рене, - У него совсем черное лицо. И он собрался на мои похороны...
Рене улыбался - криво и жалко. Рот его распух, по нижней губе стекала струйка крови.
- Неистовый Гасси... - Рене поднялся с постели и неуверенно приблизился к зеркалу, - Из-за него я стал похож на упыря. Calmouque en un mot...
- Что это значит? - спросил я.
- Ты же слышишь - калмык, - Рене стер с губ кровь, - так звал меня злюка де Бразе, а Гасси это отчего-то запомнилось, - Рене закрасил лицо белилами так, что остались видны только глаза и брови, - Прошу тебя, Бартоло, проследи, чтобы это не смывали. Ну, если все плохо закончится. Не хотелось бы лежать во гробе с черным или синим лицом.
Рене перестарался - глаза и губы выглядели чересчур ярко на белом лице. Но кое-кому увиденное пришлось по душе.
- Кейтель, зайди! - позвал Рене, и Кейтель вошел, и зубы его стучать перестали.
- Как здоровье вашего сиятельства? - спросил он с робкой надеждой.
- Видишь - почти как всегда, - улыбнулся Рене той летучей улыбкой, что носил при дворе, - Принеси нам вина и что-нибудь еще - на твой вкус.
Я попытался протестовать - вино отравленному? Но Рене отвечал, что лучше знает, что яды - его стихия, а вино обновляет кровь, и я понял, что он уже не умрет - по крайней мере не сегодня.
Рене расчесал волосы - и не так уж много их при этом вылезло, при простуде порой выпадает больше - так я себя утешал. Очень мне не хотелось, чтобы он умер. Кейтель принес ему вина и каких-то конфет, и Рене устроился с подносом на постели. Часы пробили три часа пополуночи. Вот он, вред дневного сна - потом невозможно уснуть ночью. Я встал у окна - если лечь животом на подоконник, из окон спальни виден был наш парадный подъезд. По белому снегу пролетела темная тень - как будто ангел смерти лично явился за графом. Именно такой ангел смерти и должен был прийти за ним из ада - в черном парижском плаще, в великолепной шляпе и на лучшей в городе лошади.
- Кажется, граф фон Бюрен к вашему сиятельству, - осторожно проговорил я, и Рене чуть не выронил свой бокал. Пока он сидел с открытым ртом, я тихонько спрятался за шпалеру - я никак не мог пропустить этой встречи. Люди читают книги и смотрят спектакли о принце Персифале и кавалере де Молэ, платят немалые деньги за оригинальную историю, а тут оригинальная история происходит прямо у вас под носом. Можно сказать, приходит в ваш дом.
Я услышал шаги фон Бюрена - он летел по залам по-над землей, как демон - звук перевернутой посуды, борьбы и шуршание шелковых тканей.