- Десэ мне сказал, что ты уже вовсю производишь какие-то порошки. Впрочем, можешь продолжать - Десэ смирился с тобой, а мне и подавно не жалко.
- Спасибо вам, ваше сиятельство. Позвольте задать вам еще один вопрос?
- Спрашивай, - я услышал его голос, обнявший меня мягкой волной, и в этом голосе звучало недовольство.
- Простите меня за назойливость, но гобелен в гостиной - это ведь копия Брейгеля, "Охотники на снегу"?
- Понятия не имею, - отвечал граф, и я услышал в его голосе скуку, и лень, и равнодушие - боже, как же хорошо слышать! - Кажется, он назывался "Зима". Или же "Доброй охоты", бог весть...Это подарок графини фон Бюрен, вот и висит на видном месте - иначе давно бы выбросил такое безобразие. Графиня сама его вышивала, или ткала - не знаю, что там женщины делают с гобеленами...
Дверь распахнулась, на пороге возник Десэ - пробило пять часов, его время. В руках Десэ держал пушистую белую кошку. Просто держал на руках, без всякой клетки, весь в белом кошачьем пуху, и кошка висела на его руках, как горжетка.
- Она жива, Рене! - торжествующе воскликнул Десэ, - Мы победили, она жива!
Я поразился тому, что бедняк Десэ зовет по имени блистательного гофмаршала, и зовет безо всякого титула. Змеиные глаза Десэ магнетически светились. Он встал так, чтоб я не видел его губ, совсем близко к графу, почти касаясь его своей кошкой, и проговорил тихо - но я услышал, услышал его:
- Дай мне одну из твоих девчонок, Рене, что тебе стоит...
Если б Рене ответил "Нет, ни за что!", но он склонил голову, посмотрел на Десэ исподлобья чудными своими ангельскими глазами и отвечал:
- Хорошо, Десэ. Я только подумаю, кого...
- Это та самая кошка, ваше сиятельство? - спросил я, и граф ответил, вздрогнув, словно очнувшись:
- Нет, это другая. Та подохла.
- Эта - сестричка той, - пояснил веселый Десэ, - Они близняшки. Одна сестричка издохла, другая выжила - что тут непонятного?
Она не была балериной, просто пленная девушка с Кавказа, приглянувшаяся эстету Рене своей трогательной худобой. Неудивительно, что он так быстро ею наигрался. Когда Кейтель позвал меня к ней, была полночь. Наш граф еще резвился в высшем свете и не мог видеть дела рук своих - не своих, конечно, но без его воли ничего бы не случилось.
Когда я пришел, она и дышала уже с трудом. В комнате стоял тяжелый запах, и ковры были испачканы, а три другие девушки сидели, сжавшись в комок, на своих постелях. От нее пахло чесноком и рвотой.
- Давно она так? - спросил я.
- Как вечером поужинали - так и началось, - поведал Кейтель.
- Почему вы сразу не послали за мной?
- А вы дома были? - с сарказмом поинтересовался Кейтель.
Я удалял вросший ноготь госпоже фон Бисмарк - щедрый мой патрон одолжил меня на вечер. Он нередко присылал домой скорохода с запиской, нацарапанной кое-как куриным почерком, где предписывалось, к кому мне следует отправиться. В такие моменты я чувствовал себя непристойной дамой.
Я промыл девушке желудок, но это ничему не помогло - она умирала. Она задыхалась, я нащупал пульс - он еле бился.
- Может, Хеда отравила себя? - послышался голос одной из узниц гарема, - Ей так не нравился его сиятельство...
Я поднял голову и попросил, играя свою роль глухого:
- Повторите для меня, фройляйн. Я глух и читаю по губам.
- Она могла отравиться, - повторила девушка, - Она терпеть не могла его сиятельство...
- Где ей было взять яд?
- Может, из этого его розового перстня? Все говорят, там тофана.
- Ты дура, Луиза, - раздалось с другой кровати, - Хеда ужинала сегодня с господином Десэ. Он обещал забрать ее в свою страну и сделать там честной женщиной.
- Госпожой Десэ? - уточнил я.
- Боюсь, я остался без госпожи Десэ, - раздалось с порога. Я не повернул головы - я же был глухим для Десэ. Француз подошел к девушке, смерил взглядом мои разложенные инструменты и произнес задумчиво:
- Да, доктор Климт, при отравлении следует сперва промыть желудок, а затем давать антидот.
- Да вы что? - спросил я издевательски, глядя на него безумными глазами. Десэ почесал в голове, взъерошив свои белокурые волосы, и уставился на меня - асимметрия его лица сделалась особенно заметна:
- Вы стали нормально говорить, доктор, прежде вы кричали или шептали.
- Я научился, - отвечал я тихо.
Десэ потрогал пульс несчастной Хеды и длинными своими пальцами закрыл ей глаза:
- Спокойной ночи, бедная госпожа Десэ...
У Кейтеля затряслась челюсть. Я подумал, смогу ли я ненавидеть кого-либо сильнее, чем возненавидел Десэ. Внизу хлопнули двери, застучали по лестнице золотые каблучки - вернулся наш граф, золоченая кукла, марионетка в руках убийцы.
Десэ спустился к нему, чтобы рассказать о случившемся. Потом француз забрал свою несостоявшуюся невесту и унес, просто перекинув через плечо тело, завернутое в покрывало. Наверное, отнес в подарок своему другу-прозектору.
Я слышал, как ужинает граф - сегодня без Генделя, это был весь его траур по бедной Хеде, и это было бог знает как много с его стороны. У меня не хватило пороху спуститься и взять расчет. Что бы я сказал - "ваше сиятельство убийца и бездарный алхимик, и поэтому я от вас ухожу?"
Я не ушел от графа ни на следующий день, ни через неделю. Не знаю, дурной я человек или просто лишен сильной воли. Мне жаль было потерять деньги и, что уж скрывать, я боялся Десэ - хладнокровный господин Смерть мог поступить со мной не лучше, чем с несчастной Хедой. Видя мою покладистость, страшный француз сделался со мною почти ласков, в лаборатории подсказывал рецепты лекарств - и все его рецепты были лучше тех, что знал я. Его ум и поистине энциклопедические знания порою приводили меня в трепет, и я невольно роптал на провидение, подарившего таланты подобному негодяю.
Первая загадка - с гобеленом - разрешилась. Пришло время проясниться и второй. Одним волшебным весенним вечером наш Красавчик явился домой, прижимая к лицу платок. Кейтель позвал меня, и я спустился со своих антресолей.
- Погляди-ка, братец лис, буду ли я жить с такой раной, - нервно смеясь, проговорил граф и отнял от лица платок. Три параллельные царапины алели на его щеке на фоне смазанных румян.
Я промыл рану и посоветовал впредь быть поосторожнее с кошками. Рене рассмеялся своим серебристым смехом:
- Не выйдет, Бартоло, эта кошка бешеная, - и полетел в гостиную, как на крыльях. Я остался стоять со своей мокрой салфеткой - из столовой послышалась шарманка "Сарабанды".
На антресолях имелся небольшой балкончик - оттуда Кейтель следил за происходящим на лестнице и в гостиной, как орел из гнезда. Я поднялся как раз до этого балкончика, когда внизу раздалось торжественное:
- К вашему сиятельству княгиня Натали Лопухина!
Бархатно-шелковый вихрь ворвался в столовую. Такой женщины я не видел прежде и не увижу уже никогда. Это была такая красавица... У нее были синие глаза и талия, которую можно обхватить двумя пальцами, и алые ленты развевались в вороных волосах. И она плакала.
На балкончик с небывалой для своей комплекции прытью вознесся Кейтель и, обхватив меня за плечи, заставил опуститься на корточки. Глядя мне в лицо - он считал меня глухим - Кейтель прошептал:
- Сиди тихо. Сейчас будет спектакль.
Граф поднялся с кресел навстречу гостье, и дама, не смущаясь прислуги и музыкантов, букетом роз упала к его ногам. Падение сопровождалось темпераментной тирадой на французском языке.
- Что она говорит? Я не знаю французского, - шепотом спросил я у Кейтеля.
- Само собой, не хочет, чтоб бросал, - с удовольствием разъяснил Кейтель, - будет знать, как графу рожу драть...
Меня смутило неожиданное просторечие церемонного Кейтеля - но внизу происходило и вовсе невероятное. Дама почти лежала на полу, обхватив графскую ногу, а бедняга Рене пытался вырваться и осторожно так пятился - дама ехала по паркету следом. Музыканты сбежали, слуги попрятались.