- Рейнгольд, Je t'aime, - причитала дама - это и я понимал.
Наконец наш Красавчик смягчился и протянул к ней руки - страдалица тут же обвила его, как омела, и покрыла поцелуями следы своих когтей. Рене за руку увел ее прочь - в спальню, не иначе - и спектакль окончился.
Так я впервые увидел княгиню Наталью, метрессу Рене Левенвольда. Позже, когда граф "одалживал" меня, чтобы осмотреть княгининых детей и однажды даже, чтобы отворить кровь ее пьянице-мужу, - я поближе познакомился с прекрасной княгиней. Это тоже был цветок на стальном стебле. Глава семьи и хозяйка дома, интриганка и деспот, она любила своего позолоченного избранника с какой-то звериной, отчаянной ревностью. Пьяница-муж был воском в ее руках. При дворе обожали ее и боялись. Это была Диана, богиня охоты - но лишенная своей невинности. Привязанность княгини напоминала кольца удава, сжимавшие жертву, но и жертва ускользала, не шла в руки - и обоим игрокам нравилась такая игра.
Я спрашивал Кейтеля, как сибарит Красавчик терпит столь агрессивную, деспотическую, порой драчливую метрессу, и Кейтель отвечал глубокомысленно:
- Главное, что оба довольны. Его сиятельство такое обожает - иногда он специально просит своих девочек кусаться.
Десэ же - грешным делом я задал этот вопрос и ему, что не служит к моей чести - ответил и вовсе загадочно:
- Княгиня - женщина-трофей, первая дама двора, а наш Красавчик привык иметь все самое лучшее. К тому же Наталья - копия своего дядюшки, в такие глаза Рене готов смотреть вечно.
Я признался, что ничего не понял.
- Красавчик был дружен с дядей, да тот помер, вот Красавчик и полюбил племянницу, оттого что глаза похожи, - терпеливо пояснил Десэ, - глазищи эти синие монсовские, кто в них только не тонул... Да и лучше Натальи ему и не найти никого. Может, и хотелось бы, да только братец в Вене, а фон Бюрен - тот проданный товар...
К тому моменту я узнал уже, и что за штука - граф фон Бюрен, и почему он проданный товар. Фон Бюрен этот, давний приятель братьев Левенвольдов, был ничем иным, как морганатическим мужем русской царицы. То есть товар-то был продан весьма задорого - именно этим и попрекал когда-то фон Бюрена пребывающий ныне в почетной ссылке в Берлине посол Ягужинский. Официально фон Бюрен числился на должности обер-камергера, то есть придворного завхоза, и носил на поясе соответствующий ключик.
Не знаю, чем так прельстил Красавчика этот злобный и недалекий, по всеобщему мнению, господин - обаяние власти, абсолютная недоступность в качестве амурного интереса, или просто они были родственные души - но патрон мой попал под влияние его несомненно демонической натуры. Фон Бюрен был в духе - и Рене сиял отраженным светом, фон Бюрен злился или рыдал (а такое случалось куда чаще) - Рене хмурился и кусал губы. Наш граф, как ветер, приносил в дом минутное настроение своего столь высоко оцененного друга - так любовник возвращается, пропахший духами недавней метрессы. Даже мне, ничтожному, приходилось выслушивать жалобы патрона на "этого безмозглого кентавра, лишенного элементарных навыков этикета". Я лишь почтительно кивал - мне не выпало чести не то что познакомиться - даже увидеть фон Бюрена. А когда честь все-таки выпала - не могу сказать, что я захлебнулся от восторга.
Начиналось лето, и двор собирался переезжать в Петергоф - по всему дому расставлены были сундуки и коробки с хозяйскими шляпами, и золотая пудра туманом стояла в покоях обольстительного Рене. Кейтель задумчиво бродил среди болванов с париками и строго, но справедливо оценивал - которые из них достойны последовать ко двору за своим владельцем. Сам Кейтель был уже и зван, и избран - ему предстояло сопровождать Красавчика в Петергоф. Я вспомнил, что говорил мне Десэ о Версале, и спросил у дворецкого:
- Говорят, у французского Людовика во дворце во всех углах насрано, а в наших дворцах что - тоже?
- А зачем, как ты думаешь, переезжают? - степенно отвечал Кейтель, - Посуди сам, одних зимних дворцов у нас пять. У Людовика-то один всего на зиму, и один на лето - оттого у него, наверное, дела с запахами обстоят похуже.
Тут-то и примчался скороход с запиской от графа, написанной такой куриной лапой, словно Рене писал ее, положив бумагу кому-то на спину. Это был приказ мне срочно - слово срочно повторялось трижды - приехать в манеж и отыскать какого-то конюха, то ли Готлиба, то ли Гитлера - почерк у графа был дивный. Кейтель велел заложить для меня карету, и спустя полчаса - три раза срочно, как и велел мне граф - я был в манеже, где встретил меня конюх по имени Гюнтер.
- Я провожу вас, доктор, - конюх поманил меня, и я последовал за ним. Прежде я никогда не бывал в манеже - я все-таки человеческий доктор, а не конский - и, надо сказать, был впечатлен. Кони здесь жили как короли, жилище моей семьи в Амстердаме было меньше, чем эти стойла.
В каморке за ширмой лежал человек с лицом, прикрытым кровавой тряпкой, и стонал. Я заставил его отнять от лица тряпку - лоб бедняги был рассечен, нос сломан, под глазами цвели фингалы.
- Кто тебя так - конь? Копытом? - спросил я, промывая рану.
- Конь копытом? - криво усмехнулся страдалец и сморщился - я начал сшивать рассеченные края, - Сам его сиятельство граф фон Бюрен своей изящной графской ножкой...
Я подумал - ничего себе ножка, но Гюнтер произнес сурово, обращаясь к жертве:
- Скажи спасибо, что он шпор не носит.
- Зато хлыст он носит и этот... шамберьер, - сквозь зубы отвечал пострадавший.
- А ты думаешь, на съезжей тебя ждали бы другие шамберьеры? - поинтересовался Гюнтер, - радуйся, что граф не жандарм и драться не умеет, и ты легко отделался.
- Я закончил, - я собрал свои инструменты. Значит, фон Бюрен еще и дерется... неудивительно, что наш Рене до такой степени им очарован...
- Я выведу вас, - сказал Гюнтер, - надеюсь, все виденное останется между нами?
- Что случилось в манеже - останется в манеже, - заверил я и последовал за ним к карете.
Дома уже ждал меня наш Красавчик - грациозно полулежал на козетке в облаке золотой своей пудры. Увидев меня, он сел на козетке, поджав под себя одну ногу - вот вроде бы и взрослый человек, а вел себя как ... ну совсем неподобающе собственному высокому статусу.
- Что там? Все плохо? - спросил он в нетерпении, и я удивился - благородный граф беспокоился о здоровье ничтожного конюха.
- Напротив, будет жить. Я зашил ему лоб и выправил нос.
- Лучше б ты зашил ему рот, - вздохнул Рене.
Я хотел было посоветовать обратиться за такой услугой к Десэ, но тут в прихожей послышался шум и голоса - Кейтеля и еще кого-то. Кто-то этот ворвался в гостиную с возгласом в адрес отброшенного Кейтеля:
- Прочь, болван! - и я наконец-то узрел сиятельного фон Бюрена.
Это был высокий человек, весьма красивый, но с каким-то отталкивающим взглядом черных драконьих глаз. Десэ еще стоило поучиться так смотреть. Одет он был великолепно - как и подобает любимой игрушке русской государыни - но без бьющей в глаза роскоши. Граф фон Бюрен был довольно упитан, но очень легок в движениях. Что-то общее было у него во внешности со старшим Левенвольдом, но тот был весь достоинство, а этот - порыв и смятение. Его модная прическа "а-ля лорд Катогэн" растрепалась, и стального цвета пряди упали на лоб.
- И ты поди прочь! - приказал он и мне. Граф фон Бюрен явно незнаком был с хорошим тоном. Я поднялся на балкончик - Кейтель уже сидел там - и оба мы воззрились на развернувшийся внизу спектакль.
- Рене, он умер? - спросил невоспитанный господин, - Я убийца?
- Эрик, ты только что прогнал лекаря, - укоризненно произнес Рене, довольный, как сытая кошка, - Но я разочарую тебя - ты не убийца.
- А жаль, - отвечал сиятельный фон Бюрен. Манжеты его висели клочьями - он их разодрал, то ли в гневе, то ли от страха.