— Что ты! — отпрянула она, покрасневшая, но счастливая.
Поставила ему кружку чая, пододвинула хлеб и тарелку с кусочками копченого угря. В доме было по-семейному уютно.
— Ну как прошел отпуск? — поинтересовался хозяин дома. — Как там дедушка? Может, узнали что-нибудь об отце?
Он не первый раз бывал в этом доме. Здесь многое знали о нем, о его судьбе и его семье. И по-доброму относились к нему. Родак глотнул горячего чая и медленно отодвинул кружку. Помрачнев, опустил глаза.
— Отец погиб под Монте Кассино, — сказал тихо.
Только старый Куцыбала попытался еще вселить в него надежду.
— А ты уверен? Откуда тебе это известно? На войне иногда бывает, что…
— Друг отца вернулся оттуда. Они были вместе.
— Н-да. Тогда другое дело.
— Сначала мама, а теперь отец. Сиротинушка моя. — Жена Куцыбалы всхлипнула, приложила к глазам краешек фартука.
Ванда громко заплакала и выбежала в сени. Сташек не знал, что делать. Встал, отодвинул стул и хотел было бежать за Вандой, но его опередила мать, которая вышла следом за дочерью.
— Садись, сынок. Слезы — это женское дело. А наша дочь очень переживает за тебя. Ты должен знать об этом…
— Я знаю. — Сташек сел на свое место. — Знаю, пани Куцыбала, знаю.
— Ты должен знать, что она порядочная и хорошая девушка. И еще очень молодая.
— Знаю.
— И что она одна у нас осталась.
— У меня она тоже одна… Отец, отдайте ее за меня! Не препятствуйте! Она — самый близкий мне на свете человек. С первой минуты, как я увидел ее в этом доме.
— Ты думаешь, сынок, у меня нет глаз? Я уже давно вижу, к чему идет дело. Но она должна решить это сама. А я? Что я. Я был бы последним человеком, если бы помешал своему единственному ребенку.
Куцыбала поднялся, приоткрыл дверь в сени.
— Мать, Ванда, идите-ка сюда. Всегда вместе легче и грустить и радоваться.
Ванда подошла к Сташеку. Ласково погладила его по лицу.
— Даже не знаю, что тебе сказать. Бедняжка ты мой…
Старый Куцыбала кашлянул.
— Ну, мать, поищи-ка чего-нибудь в буфете и поставь на стол. И не смотри на меня так, будто видишь меня первый раз. Во-первых, у нас гость. А во-вторых… А, впрочем, что тут говорить вокруг да около! Ты мне, дочка, лучше скажи: хочешь выйти за Сташека или нет?
— Иисус, Мария! Отец, что здесь происходит?
Сташек был застигнут врасплох таким внезапным поворотом дела. Как, впрочем, и Ванда.
— О чем вы, папа? Сташек, в чем дело?
— Не понимаешь? Ой ли, доченька. Ведь я спрашиваю тебя ясно и по-польски: хочешь выйти замуж за этого кавалера или нет? Мы только что успели поговорить с ним кое о чем.
— Это правда, Сташек?
— Правда, Ванда.
Девушка бросилась ему на шею. Поцеловала. Обняла отца и мать, расплакалась и снова убежала в сени. А Сташек за ней…
Вот это была свадьба! Зося — в белой фате с зеленой веткой мирта и огромным букетом самых красивых цветов, какие только удалось разыскать в Новой Веси. Сержант Гожеля — Фелек как раз перед свадьбой получил очередное звание — в габардиновом мундире, с белоснежным шелковым шарфом под воротничком, в галифе и офицерских сапогах. Сташек с Вандой — шафер и подружка невесты — тоже принарядились. Все поляки из Новой Веси были приглашены молодыми на эту первую после войны свадьбу, приоделись, кто как мог. Из соседней Дембины приехали Казик Рашевич с женой Вероникой, а Троцяк, тоже с женой, даже из Гурного. Был и ксендз Бродзинский, который связал новобрачным руки епитрахилью и этому символическому узлу от всего сердца дал божье и свое благословение. Был даже поручик Талярский, которому невеста в свое время отказала, потому что предпочла Фелека. Был Браун, Дубецкий и еще несколько товарищей Фелека по батальону. Ждали майора Таманского и капитана Затору. Жених, расстроенный их опозданием, все время вставал со своего почетного места и поглядывал на дорогу, ведущую в сторону Зеленого.
— Ведь обещал приехать.
— Раз обещал, значит, приедет. Наш майор, если дал слово, всегда его сдержит. Точно тебе говорю, — успокаивал жениха Рашевич. — А ты не волнуйся и не дергайся, а сиди около невесты, там теперь твое место. Ну и красавица же тебе досталась, просто…
— И ты сядь, а то разболтался как купчиха. — И энергичная пани Вероника, сто килограммов живого веса, усадила Казика рядом с собой.
С погодой повезло, и, чтобы все гости поместились, столы поставили большой подковой на школьной спортплощадке. Накрытые белыми скатертями, украшенные цветами, они ломились от еды. Консервы, оставшиеся после войны, пахнущая чесноком домашняя колбаса, привезенная по этому случаю родственниками Фелека из Люблинского воеводства, угорь, только что прокопченный Куцыбалой, свежие, прямо с грядки огурцы, молодой лук — прекрасная закуска, да еще сладкий пирог, присыпанный сахарной пудрой, и даже курица с бульоном. Это — для дам и для ксендза. Ну и бутылки, наполненные зеленоватым, крепким, чистым, как слеза, первачом. Откуда он и из чего, об этом никто не спрашивал. Впрочем, что это была бы за свадьба, если бы нечем было поднять тост за счастье молодой пары, нельзя было бы крикнуть: «Горько!»