Зубы скрежетали так сильно, что пронзило череп болью, Гевин широко взмахнул молотом и ударил демона витиуша по яйцам. Отобрав цепь, он увернулся от стремительных когтей и обернул цепь вокруг жабр аекориса, прежде чем забрать боевой топор и отрубить руки никуса.
Бум. Бум. Бум.
Один плавный взмах, и все три демона упали на землю, извиваясь, лягаясь, задыхаясь, борясь за собственное выживание.
— Никогда не говорите о моей семье. Гевин стоял над их дёргающимися телами, их мучительные стоны соперничали по громкости с его словами. — Считайте милостью, что я не отправил всех троих в стигиус.
Металлический грохот позади заставил Гевина развернуться и обнаружить рядом с собой заключённого, сражающегося в рукопашной с демоном породы лубриксиа — это большие краснокожие звери, обычно тупее горстки камней, но чертовски сильные.
Гевин подкрался сзади и прижал боевой топор к шее зверя, придушив его, в то время как другой заключённый в приступе ярости бил его по животу, пока зверь, наконец, не упал. Прежде чем Гевин смог остановить его, заключенный вонзил кирку в сердце демона, и его борьба завершилась.
Холодные, пустые глаза заключенного встретились с Гевином.
На древнем демоническом языке заключенный произнёс слова:
— Уничтожение, очищение и размножение.
Его взгляд упал на татуировку, выгравированную на теле всех четырёх демонов, лежащих на полу.
Девиз оптевиля.
Гевин уже видел этот символ раньше. Из-за своей жестокой натуры обсидиус кишел ублюдками, которых можно было идентифицировать по одному всеобъемлющему отпечатку птицы, похожей на сокола. Известный как рапторжус, он был мгновенным идентификатором, очень похожим на нацистский символ членов ку-клус-клана.
— Спасибо, что помог мне. — Гевин встал, протянув окровавленную руку. — Как тебя зовут?
Заключённый не удосужился пожать ему руку. Вместо этого он поднял с пола топор и отступил на шаг.
— Терриун.
— Я Гевин.
— Я знаю.
Баррикада из рук дёрнула Гевина сзади, придушив его горло, а его ноги скользнули по гравийному дну пещеры.
Инфорсер. Только у этих здоровенных ублюдков хватило бы мускулов, чтобы сбить демона с ног.
В темноте Гевина потащили, он не мог оказать особого сопротивления, за исключением бесполезных попыток схватиться за когти, чтобы втянуть воздух.
Инфорсер остановился перед черной железной дверью. А по ту сторону? Безумие. Полная сенсорная депривация. Гевин уже однажды сидел в одиночной камере, будучи заключённым в тюрьму по поручительству за Логана. Обсидиус смотрел свысока на дерущихся заключенных, особенно на тех, кто становился недееспособным и неспособным работать. Возможно, инфорсерам не нравилось, что кто-то крадёт у них их прерогативу.
Дверь распахнулась, и чья-то рука толкнула Гевина сзади. Никаких указаний на то, как долго он там пробудет. Понятия не имея, на что, чёрт возьми, он наткнулся — на разложившиеся тела? Запах крови и экскрементов впитался в остатки воздуха, пропитавший маленькую гробницу. Словно запах смерти.
Дверь щелкнула и закрылась.
Он соскользнул вниз по тому, что его руки приняли за стену из лавового камня. В человеческом мире тьма на самом деле не была абсолютной. Фактически, лишь немногие места обладали такой тьмой, как в обсидиусе. Глаза демона не могли даже различить ничего, что хранилось внутри камеры.
Единственное, что действительно беспокоило Гевина во тьме, это то, что с ним делал его разум. Сколько раз ублюдок мог наказать себя за такую грёбаную тупость? Одна минута слабости, и даже Цефирина не могла спасти его от этой участи. Женщина, которую он трахал, утверждала, что он её изнасиловал. Изнасилование ташлы верховного лорда могло бы караться смертью на месте, если бы Гевин не представил видео с камер наблюдения, которые сделали обвинение неубедительным. Кроме того, Гевин никогда в жизни не насиловал женщину и никогда не станет. Это противоречило всем моральным принципам всего его существа. Так что сидеть в абсолютной тьме из-за ложного обвинения раздражало его больше, чем плотоядный сукорош, который, как он чувствовал, ползал в данный момент по его коже.
Вспышка света предшествовала стуку ботинок по бетону. Он сразу узнал их. Каждую ночь он слышал один и тот же звук: стражники жаждали применить на нём очередное наказание. Они не были милосердными или добрыми, но Гевин всегда думал, что они дают послабления, не убивая его полностью. Что-то подсказывало ему, какое бы милосердие они ни оказывали, теперь оно ему не светит. Он нарушил один из их законов, что было так же оскорбительно, как и сорвать одну из их масок.