Прощайте, прощайте же, черные пашни
И в дымке туманной село.
В той жуткой пустыне мы вспомним под вечер
Наш май и стрижиный полет
Прощайте, прощайте... А лучше: до встречи!
Уходим мы в долгий поход.
Елизавета неожиданно поцеловала меня в щеку и повернулась к улыбающимся друзьям:
— Прелестно, не правда ли?
Все загудели мол, "вполне-вполне". Только Скорпион махнул рукой:
— Бананщина! — Он плюнул. — Тьфу ты! Язык заплетается. Я хотел сказать банальщина!
На канонерщика шутливо набросились, дескать, нашелся тут критик вшивый, но он только упрямо тряс головой и все подталкивал вперед Пашу:
— Вот это настоящий музыкант! Вы только послушайте, как он играет на гуслях.
Ребята засуетились — это обещало быть чем-то интересным. Покрасневший Паша для приличия еще немного поломался, поотнекивался. Наконец, якобы уступив многочисленным просьбам, он вытащил из сумки футляр и открыл его. С первого взгляда было ясно, что паренек держал в руках древний инструмент. Он провел по ладам и сказал:
— Этим гуслям больше полутора тысяч лет.
Мы с уважением зашумели и принялись разглядывать лакированный корпус столь почтенного долгожителя.
— Мне подарили их в качестве приза на конкурсе в Кижах, посвященном двухтысячелетию крещения Руси.
Паша смолк, еще раз провел пальцами по струнам и вдруг затянул тихим голосом:
— Ох, ты, воля-волюшка, как тебя увидеть? В сердце камнем горюшко, и душа в обиде. Мне, лихому молодцу, подрезали крылья. Поздно я опомнился в клетке с изобилием. Яства там заморские, да одежды модные... Но лучше мне в обносках жить, чем с душою проданной. Я — свободный перепел, что в полях токует. Дайте мне степной удел. Я по нем тоскую.
Завела судьбинушка, предала проклятая. Жизнь моя — годинушка, золотом распятая. Променял, неумный я, счастье на хоромы. Пойман стаей воронья — челядью дворовой.
Почему не спится мне? Сквозь узор чугунный, за окном, весь в серебре, дремлет мир подлунный. Не пускают стражники меня в чисто поле. Я в настойке шпажника утоплю неволю.
И зачем мне выпало князем уродиться. Счастье я испытывал, когда в путь пустился. И блаженным странником, по седым дорогам, ехал серым всадником. Был один под богом.
"Воротись, пропащий! Ждет тебя корона! Ничего нет слаще и приятней трона. Сын мой, так негоже: что скажу я людям? Кто же княжить должен? Погулял — и будет".
И прельщенный властью, повернул я к дому. И порой ненастья пал к крыльцу родному. А когда развеялся пира, гомон бойкий, я уйти надеялся снова в путь далекий.
Но меня приволокли в отчий терем шумный. Князь сказал слуге: "Запри! Княжич наш — безумный!" И молва по дому, будто я помешан. И на все засовы всяк замок повешен.
Я вернусь на волю. Путь — моя стихия. Княжескую долю не хочу нести я. Терпкий воздух странствий грудь мою ласкает. Здесь, в оковах власти, сердце угасает.
Ах, ты, воля-волюшка. Как тебя увидеть? В сердце камнем горюшко, и душа в обиде. Мне, лихому молодцу, подрезали крылья. Поздно я опомнился в клетке с изобилием.
Гуслярный перезвон растворился в непонятном тягучем звуке, который заполнял все пространство. "Что это? — подумал я в первый миг с замирающим сердцем. — Колокол? фу ты... Но ведь сейчас же нет Луны!" Однако в следующую секунду мне стало стыдно. "Поддался мистическому настроению! — ругал я себя. — Все вино — ведь это просто снижается канонерка Рыси, чтобы забрать нас!".
Действительно, не прекращающий что-то жевать Ворон воздел руку, показывая на некий туманный светящийся объект в зените:
— Ну, вот и близится финал.
Скорпион со вздохом поднялся с травы:
— Дурачок ты, Ворон. Это вовсе не финал, а только самое начало.
Пока оператор Рыси осторожно сажал свой аппарат рядом с костром, я вызвал из пансионата Пака и Жана, а Скорпион — своего пилота.
Канонерка приземлилась метрах в пятидесяти позади нас. Всполохи костра освещали оранжевым ее титановые бока, и наши причудливые тени двигались между кровавыми отблесками обшивки. Отворились лепестки катерной палубы, и в проеме показалась взлохмаченная голова Рыси.
— Ну что, коллеги, — закричал он с иронией, — ?
— Опять ты со своей латынью! — заорал ему в ответ Скорпион и поспешил забраться на канонерку, умудряясь держать непролитым бокал вина.
— Штраф-ну-ю! Штраф-ну-ю! — раздались дружные скандирования.
Рысь усмехнулся:
— . Между прочим, я за пультом.
Тоже поднявшись на борт корабля, я пожал свободную от фужера руку Рыси и похлопал его по плечу:
— Ничего страшного.
В этот момент на катерную палубу с любопытством заглянул какой-то стрелок из команды. Скорпион моментально рыкнул на него. Лицо мальчика испуганно вытянулось, и он тотчас ретировался.
Рысь погрозил своему товарищу кулаком:
— Не смей орать на моих ребят.
Скорпион пожал плечами:
— Нечего им смотреть, как мы развращаем их командира.
Рассмеявшийся в ответ Рысь ткнул его пальцем в грудь, отчего Скорпион слегка пошатнулся:
— Это ты-то меня развращаешь? — он осушил бокал.— , ты, Скорпуша, просто безобидный пьянчуга.
Тут захохотал Скорпион, закашлялся и произнес протяжно:
— Мерзавец... — А после короткой паузы предложил:— Так что, давай поцелуемся, что ли?
И мои канонерщики принялись шутя хлопать друг друга по спине, при этом раскачиваясь из стороны в сторону.
Снизу раздались недоуменные крики дам, которые не могли, естественно, слышать наши пререкания:
— Скорпиончик, что это ты там с ним обнимаешься?— затем другой голос добавил с деланной капризной интонацией: — Девочки! Он еще не успел отчалить, а уже забыл нас и флиртует с первым встречным мальчиком!
Скорпиону пришлось опять слезть на грешную Землю, чтобы пройти классическую процедуру расставания с набежавшей слезой и горячими поцелуями. В это время на борт канонерки поднялись все остальные члены экипажа, проживавшие в пансионате. Пилот Скорпиона был угрюмым и не выспавшимся. Он сразу нырнул внутрь корабля, так что я не успел рассмотреть толком даже его спины. Жан и Пак перекинулись парой фраз со мной. Я приободрил их легкими шлепками и тоже отправил вовнутрь.
Наконец, Скорпион оторвался от группы провожающих и, уже стоя на катерной палубе, не переставал посылать воздушные поцелуи. В этой суматохе я совсем забыл о Елизавете, но теперь вспомнил о ней и отыскал девушку взглядом.
Она тоже смотрела на меня печальными глазами. И в тот момент мне почудилось, что в этой грусти было скрыто нечто большее, чем дежурная вежливость, но наша канонерка начала набирать высоту, и лицо моей знакомой быстро исчезло в темноте под корпусом.
На высоте в сотню метров мы сделали прощальный круг, на который нам ответили залпом сигнальных ракет. Створки палубы закрылись. Через несколько секунд корабль устремился прочь от колыбели человечества, встреча с которой, дай-то бог, состоится месяцев так через десять.
Я выдохнул воздух и резко повернулся спиной к двери переходного отсека.
— ! — сказал я вслух и решительно направился в командирскую рубку, задевая плечами стенки узкого коридора.
* * *
Если вы любитель подглядывать за окружающим миром с помощью изощренной оптики, не поленитесь: направьте аппаратуру на спутник Земли. Окидывая вооруженным взглядом пеструю россыпь куполов лунных мегаполисов, которые размещаются в бывших кратерах, переведите объектив на Северное полушарие. Там, посреди океана Бурь, изрытого вдоль и поперек пиратствовавшими в прошлых веках горнодобывающими компаниями, между сороковым и пятидесятым лунным меридианом и двадцатой и тридцатой параллелями вы увидите белый купол Аристарха — одной из лунных баз экспедиционного корпуса.
На третьем уровне, около природной террасы кратера, в помещении семьсот девятом, я проспал как убитый десять часов.
В обед, двенадцать часов по Гринвичу, мои глаза, наконец, соизволили открыться, и я принялся обозревать свои апартаменты. Собственно говоря, разглядывать было нечего: кровать-тахта, шкаф, стол, стул, пищевой автомат рядом с дверью в совмещенный санузел, да горка всевозможной коммуникационной электроники. Минут пять мое сознание оценивало целесообразность дальнейшей жизнедеятельности, и вскоре я пришел к выводу, что встать все-таки придется. Желая разогнать удручающую тишину, по ходу одевания включил галовизор. Лунная телесеть транслировала фильм о грозящей экологической катастрофе. Меня это позабавило. Пережевывая бутерброд с сыром и запивая его смородинным соком, я не мог взять в толк, какая, к чертовой матери, может быть экология в лишенном белковой жизни закупольном мире. В передаче же речь шла о сохранении в неприкосновенности лунных ландшафтов.