Но сейчас, изредка поглядывая на Гришу, она готова была переменить свое мнение. Счастливый человек, с какой-то даже завистью думала она сейчас о нем, — ему все ясно, его не терзают, должно быть, сомнения. Вот так же и ей обрести бы однажды покой и душевную гармонию! — Насколько проще жилось бы ей тогда!.. Нет, не для нее это — лишь бы лад в душе, любой ценой. Не всякая сложность поддается упрощению. Да и нельзя безнаказанно облегчать то, что не может быть легким. Пусть лучше уж остается все как есть — вся ее маета, все терзания ее, пока не решит для себя окончательно, как быть ей дальше…
Занятая своими мыслями, она не очень вслушивалась в то, что говорил Гриша. Не поняла поэтому, с чего это вдруг он завел речь о Желябове. Случайно ли? Какое там — случайно! Вон как лукавый глаз свой косит в ее сторону. Послушаем. Ага, в который уж раз — и все с намеками, с намеками! — пересказывает, какие нежные, мол, приветы передавал ей Желябов, как пекся о здравии ее и благополучии… Не надоест же!
— Спасибо, Гришенька, — сделав над собой усилие, миролюбиво улыбнулась она. — Ты очень любезен, очень. Но, знаешь, у тебя, вероятно, что-то с памятью. Ты уже говорил мне все это.
— Да не может быть! — с притворным изумлением воскликнул он.
Но нужно знать Гришу: оседлает какого-нибудь конька— сколько ни проси, не слезет. А попробуй оборвать — дашь только повод к новым шуткам. Ладно, уж перетерпит как-нибудь. Тем более Гриша (надо все-таки отдать ему должное) в этот раз все же несколько переменил тему — говорил уже об одном только Желябове, без всякой связи с нею. Он говорил поначалу шутливо, но очень скоро оставил этот тон; все больше зажигаясь, он стал вспоминать разные случаи, героем которых был все тот же Желябов, и всю эту свою аллилуйщину заключил утверждением, что Желябов — ни больше ни меньше! — великий человек, может быть, даже гениальный. Соня невольно улыбнулась. К ее досаде, Гриша заметил это.
— Что, думаешь, преувеличиваю? — воскликнул он, — Ничуть. Скорее преуменьшаю. И очень скоро все вы сами убедитесь в этом. Если бы понадобилось сравнить его, поставить с кем-нибудь в один ряд, я бы не побоялся, назвал, пожалуй…
— Не надо, Гриша, —мягко остановила она его. — Зачем? Я охотно допускаю, что ты прав.
— Но ведь ты улыбалась, усмехалась, я же видел! — В запальчивости он даже голос повысил.
— Тут другое, не сердись, — сказала она. — Ты так расписывал его добродетели… словно сватать подрядился!
Сказала и тут же спохватилась: уж этого-то ей никак не следовало говорить! Глупая промашка. Грише того ведь только и нужно.
— А что, неплохая мысль! — засмеялся он. — Чем не пара? Соня не откликнулась, свела недовольно брови, Гриша и отстал, умолк наконец-то. Не совсем, значит, без соображения… Они работали теперь в совершенном молчании, как-то чудно даже было. Но Гриша, видела она, не просто молчит — думает о чем-то; не часто бывает у него в лице такая сосредоточенность. Вот бы подглядеть, озорно подумала она вдруг, какие мысли у него в голове! Гриша перехватил ее взгляд. Застигнутая врасплох, она не отвела глаз, все смотрела на него исподлобья. Она чувствовала — он о чем-то спросить ее хочет; о серьезном, похоже; хочет, да не решается. Решился…
— Не пойму тебя, Сонюшка, — загадочно и почему-то с участием сказал он, опустив глаза.
Она угадала, кажется. Все о том же, поди, — о ней, о Желябове; ох, уж эта мне назойливость сверх меры! Решила: если догадка ее верна — ответит резко, чтобы навсегда отбить эту забредать в этот огород. Невольно напряглась внутри.