– Заходи, – сказала она.
С лица Констера исчезла привычная улыбка, глаза смотрели незряче и затравленно. Верундиш видела такой взгляд у людей, которым оторвало конечность во время артобстрела или у которых на глазах застрелили друга.
– Что случилось? – спросила она, отодвинув собственные заботы подальше. Застрелиться можно и позже вечером, когда Констер уйдет.
– Можно присесть? – Он отвел взгляд.
Верундиш вспомнила, как он множество раз врывался в палатку, хватал ее на руки и с громким смехом бросал на койку. Ее беспокойство усилилось.
– Конечно.
Она разгладила одеяла и заодно убрала заряженный пистолет из-под подушки под койку, где его было труднее обнаружить.
Констер опустился рядом с ней. Она взяла его руку, отметив, как его нежная белая кожа контрастирует с ее грубоватыми черными пальцами. Констер не работал ни дня в жизни, но Верундиш не имела ничего против. Именно его беззаботное отношение ко всему привлекло ее в первую очередь.
– Меня назначили возглавить «Обреченных» во время штурма Даржи, – сказал Констер.
У Верундиш перехватило дыхание.
– Нет! Я думала, тебя должны повысить!
– Если выживу, стану майором.
На его лице появилась мимолетная улыбка и тут же пропала. Он склонил голову, будто для молитвы.
«Обреченные». Передовой отряд во время штурма вражеской крепости. Первые на прорыв – навстречу штыкам, пушкам и магии. Мало кто из «Обреченных» переживал первый залп, не говоря уже о захвате самой крепости.
– И ты ничего не можешь сделать? – спросила Верундиш.
Констер покачал головой.
– Прямой приказ генерала Тамаса. Думаю, – глаз у него задергался, – ему не нравится, что офицерский чин купил мне отец.
Генерал Тамас славился своим убеждением насчет того, что чин необходимо заслужить, а не купить. Он часто ставил аристократов в самые опасные места, чтобы проверить их храбрость. От его позиции выигрывали простолюдины под его командованием, и его за это любили. Но все зашло слишком далеко. Констер погибнет.
– Почему «Обреченные»? Почему сейчас?
Констер изучал свои сапоги.
– Фельдмаршал Беравич приказал взять крепость незамедлительно. Не могу представить, чем он пригрозил генералу Тамасу.
– Когда? – спросила Верундиш.
– Через три дня. А пока мы удвоим усилия артиллерии. Избранные говорят, что нашли слабое место в стене, и в ночь штурма ударят по нему магией. Пролом будет как раз таким, чтобы мы вошли в крепость.
Верундиш откинулась на койке. Избранные с их мощной стихийной магией и правда могут в конце концов проломить стену. Но посылать на прорыв «Обреченных» – достаточно известная тактика. Гурланцы подготовятся.
– Мне надо сбежать, – заявил Констер.
– Тебя заклеймят трусом.
– Лучше быть живым трусом, чем мертвым героем.
Верундиш сжала его руку.
– Далеко тебе не уйти. Ты знаешь, как генерал Тамас относится к дезертирам. Он тебя поймает и повесит, тогда ты будешь и мертвым, и трусом.
– Я смогу ускользнуть. У меня есть друзья... – Констер умолк, словно обдумывая дальнейшие действия.
– Не делай этого, – попросила Верундиш.
На лицо Констера легла тень сомнения.
– Останься на ночь, – добавила Верундиш. – Пообещай, что до завтра не сделаешь ничего опрометчивого.
Она обняла Констера с мыслями о том, что, возможно, знает решение проблем их обоих.
С генералом Тамасом лучше не связываться.
Сын аптекаря, первый простолюдин, добившийся звания генерала адроанской армии. Народ его обожает, король относится с уважением. Он и тактик, и боец, а также единственный пороховой маг во всем Девятиземье на таком высоком посту.
Поговаривали, что его боятся даже в королевском Совете избранных.
И правильно делают. При помощи обыкновенного пороха пороховые маги становятся сильнее и быстрее обычных людей. Своей магией они могут заставить пулю пролететь через все поле боя и поразить цель на расстоянии мили, а то и больше. Они считаются самыми эффективными и умелыми убийцами в армии.
***
На следующее утро Верундиш стояла по стойке «смирно» в углу командной палатки Тамаса: руки по швам, ноги вместе, спина прямая. Генерал склонился над большим столом с картой Гурлы, придерживая ее края руками. Несколько минут он внимательно изучал пожелтевшую бумагу, слегка шевеля губами, будто подсчитывал что-то в уме.
– Этой карте, – произнес он, нарушив тишину, которая длилась уже больше пятнадцати минут, – почти двести лет.