Как иллюстрацию храбрости и быстрой приспособляемости наших матросов к сухопутному фронту приведу два случая, имевших место в этих боях.
1) Матрос Шипелов, который ни на шаг не отходил от мичмана Бока на редуте № 1 и сопровождал его в госпиталь, долго мучился, что не смог уничтожить последнее орудие, а только вынул замок. С разрешения мичмана Бока он 13 августа забрался на редут, занятый японцами, и взорвал орудие и патроны.
2) 9 августа, около 9 час. вечера ко мне, адъютанту десанта, подошли унтер-офицер и матрос Сибирского экипажа, с какого корабля, не помню. Оба они были сибиряки и звероловы. Они спросили меня: "Правда ли, что за взятие в плен неприятельского штаб-офицера полагается по статуту Георгиевский крест?" Я ответил, что это правда. Они просили меня дать им разрешение отправиться к японцам и к рассвету обещали привести живого японского штаб-офицера. Я доложил об этом генералу Горбатовскому, который рассмеялся и дал разрешение. Обоим матросам дали пропуски, и они ушли. Около 12 ч. ночи чины штаба подсмеивались надо мною, но к двум часам ночи мне доложили, что оба матроса явились и привели японского офицера, и просят меня немедленно придти к ним. Я быстро спустился, и действительно увидел между ними тяжело раненого штыком в живот майора. Его тотчас же перевязали и отправили в госпиталь, а все документы отобрали. Это был офицер генерального штаба с очень важными документами, вышедший на разведку. Оба храбрых сибиряка получили Георгиевские кресты. Из разговоров с ними выяснилось, что они очень боялись, что не доведут его живого и не получат крестов.
Контр-адмирал
К. В. Шевелев
{315}
МИНОНОСЕЦ "РЕШИТЕЛЬНЫЙ"
В душный летний вечер, когда замер приносивший днем прохладу ветерок с моря, окна небольшого двухэтажного домика, в котором помещалось Российское Императорское Консульство в Чифу, были ярко освещены. Неподалеку, на расстоянии всего 70 миль от этого китайского порта шла борьба не на жизнь, а на смерть, японцы яростно осаждали Порт-Артур. Они гибли тысячами, но и русская кровь текла там рекою.
Консульство в Чифу было тем местом, той отдушиной, через которую окруженная врагами со всех сторон русская крепость сносилась с далекой Родиной.
В этот вечер 10 августа (н. ст.) 1904 года в стенах консульства шла усиленная работа. Несколько человек кропотливо разбирались в таблицах шифров. Нужно было приготовить для отправки в Петербург по международному телеграфу только что доставленные на китайских джонках депеши из Порт-Артура.
Тревога была ясно написана на лице консула Петра Генриховича Тидемана, совсем молодого представителя нашего министерства иностранных дел. Судьбе было угодно, чтобы его консульство, считавшееся скромным, второразрядным, неожиданно оказалось в самом центре мировых событий благодаря войне.
Тревожился он потому, что последние известия из осажденной крепости были совсем не радостные. Положение там становилось всё более и более угрожающим для запертой в Порт-Артуре нашей эскадры. Японцам удалось установить на берегу осадную батарею из морских дальнобойных 6-дюймовых орудий. Сейчас они могли безнаказанно обстреливать порт и район стоянки судов.
Спешной шифровкой телеграмм занимался сам Тидеман, два его секретаря и мистер Дональд Никсон. В сущности, этот последний был совсем не Дональд и не {316} Никсон. Равным образом не был он ни "мистером" ни иностранцем, а был исконным православным россиянином, состоящим в чине лейтенанта флота.
Состоять в положении "инкогнито" в Чифу приходилось этому молодому офицеру по воле начальства. Его прислали сюда для работы по установлению связи с Порт-Артуром. "Вам придется записаться там иностранным именем предупреждали его власти предержащие.
- Мы не можем командировать в Китай военнослужащего. Это было бы нарушением тамошнего нейтралитета. Поэтому, живите там под видом штатского иностранца, а фамилию себе, осторожности ради, выберите такую, чтобы инициалы ее с вашими совпадали. Иначе - отдадите ваше белье прачке и вся ваша тайна обнаружится".
Так мистер Дональд Никсон и сделал. Прибыв кружным путем из Порт-Артура, он записался в отеле под указанным ему именем. Но персонал консульства в Чифу и все члены местной русской колонии, имевшие постоянные сношения с консулом, отлично знали, что прибывший - лейтенант флота Д. В. Никитин, которому много лет спустя суждено было писать в Америке эти строки.
Было далеко за полночь, когда закончилась в этот вечер работа в консульстве, и Никсон отправился в свой номер "Чифу Отеля". Никто из русских людей, бывших в Чифу, не подозревал, что в этот день, 10-го августа, наша эскадра билась с японцами в бою у Шаньдуна.
Рано утром на следующий день Никсон вышел в столовую отеля, чтобы напиться кофе и идти в консульство на работу. По-видимому, управляющий этой гостиницей безошибочно угадывал, к какой национальности принадлежат его постояльцы. Он как будто поджидал Никсона, чтобы сообщить ему новость.
"Русский миноносец пришел сюда ночью и сейчас стоит неподалеку от нас на рейде".
Никсон забыл и о кофе и обо всем на свете и бегом направился на берег. Действительно, наш четырехтрубный миноносец, типа "Сокол" стоял на якоре. Всё было тихо и спокойно как на нем, так и вокруг него. {317} Казалось, будто вернулось довоенное время и миноносец, совершая практическое плавание по иностранным портам, зашел с визитом в Чифу. Совсем по мирному развешано было на нем на леерах командное белье для просушки.
Опасение за одинокий миноносец, который стоит на рейде совершенно открытом и никакой крепостью не защищенном, невольно охватило Никсона. "Как же это так, - пронеслось у него в мыслях. - Ведь японский флот сейчас безусловно хозяйничает в море, а китайский нейтралитет - какой же это к шуту нейтралитет, когда он военной силой не обеспечен. Правда, есть на рейде китайский крейсер, есть и германский. На обоих сидят адмиралы. Но мы хорошо знаем, что войди в бухту японский флот, никто из этих господ пальцем о палец не ударит, чтобы заступиться за русский корабль, находящийся в нейтральных водах". Свежим в памяти остается пример Чемульпо, когда погибли "Варяг" и "Кореец".
Через несколько минут Никсон входил в здание консульства. Он встретил погруженного в хлопоты Тидемана, одетого в консульский мундир и направлявшегося к китайским властям.
- Миноносец "Решительный" прибыл ночью, - сообщил озабоченный Тидеман. - Командует им лейтенант Рощаковский. Он привез нам для отправки в Петербург телеграммы первостепенной важности. Наша эскадра под командой адмирала Витгефта вчера утром вышла из Порт-Артура, чтобы прорываться во Владивосток. Вероятно, она в море уже встретила японский флот.
- А как же миноносец? - спросил Никсон. - Ведь оставаться ему в Чифу и нейтрализоваться здесь нельзя. Вы лучше меня знаете, что китайский нейтралитет, не поддержанный серьезной военной силой, гроша ломанного не стоит.
Тидеман безнадежно развел руками.
- Что тут поделаешь, - сказал он. - Во-первых, Рощаковский, прежде чем повидать меня, сам обратился к китайским властям и уже уговорился с ними о разоружении миноносца и передаче боевого его снабжения здешнему береговому начальству. Во-вторых, когда я {318} пояснил ему положение вещей в Чифу и опасность для нейтрализованного корабля быть захваченным японцами, то получил ответ, что он имеет письменное категорическое приказание адмирала Витгефта разоружиться в Чифу и нейтрализоваться после отправки телеграмм о выходе эскадры.
Надо немедленно повидать Рощаковского, решил Никсон. Быть может еще не поздно и удастся уговорить его уходить сейчас же из Чифу и прорываться к Дзин-Тау, к немцам. Идти ведь можно всё время вблизи береговой черты.
Если же на пути японцы нападут в превосходных силах, то есть возможность выброситься на камни, спасти команду и взорвать миноносец. Всё же это много лучше, чем давать япошкам возможность захватить разоруженный корабль в здешней гавани.
Никсон сел на "юли-юли", вольнонаемную китайскую шлюпку и поспешил направиться на "Решительный". Первое, что он увидел, выходя на палубу миноносца - это была группа плотных широколицых китайских чиновников. Они распоряжались выгрузкой с корабля орудийных замков, патронов и зарядных отделений мин Уайтхеда. Зрелище это показалось Никсону оскорбительным для русского национального чувства. Как будто самодовольство было написано на лицах дородных китайцев, охотно вошедших в роль хозяев на палубе "Решительного". По-видимому, им было в высшей степени лестно принимать корабль с людьми белой, господствующей в мире расы, под покровительство Китая. Это было событием, небывалым до сих пор в истории Серединного государства.