Помимо «улицы» у него еще лесок свой собственный имелся, туда он намеревался зайти чуть позднее, а пока у Вени дело было личного, так сказать, свойства.
В двенадцать начиналась пересменка у постовых милиционеров, и Веня поспешил к «центру» — так он называл наиболее активную в порту восьмую проходную. Ворота там самые большие, сварные, из железной арматуры, выкрашенные бронзой. Узор на створах изображал солнце с лучами, расходящимися так плотно, что ни один человек сквозь них не пролезет. Красивые ворота, несмотря на свою противоречивую суть.
Днем они всегда распахнуты, но машины, подъезжая к ним и с той и с другой стороны, сами останавливались, а иногда и ждали по нескольку минут, пока из проходной выйдет милиционер, документы проверит и оглядит, что везут. Ворота существовали для того, чтобы порт соединить с городом, и были гостеприимно распахнуты — золотые ворота, проходите, господа. «Господа» проезжали на грузовиках, погрузчиках, автоцистернах, но проезжали-то не беспрепятственно — в этом и была для Вени суть противоречия. К воротам и дверям у него за жизнь в порту выявилось какое-то повышенное внимание, и всегда, когда они попадались ему на пути, он решал вопрос, для себя далеко не праздный: если принять, что предмет имеет назначение, выраженное словом «да», то он не может одновременно нести смысл «нет». Исходя из этого, Веня так и не мог себе ответить, для чего же существуют двери — соединять они должны или разделять? Те же ворота: вроде бы — для связи порта и города. Но ведь останавливаются машины, ждут, знают, что в другое государство въезжают и именно через ворота проходит раздел этих государств. Так для чего же они? Какова их истинная суть?
Одно время он так заболел этим вопросом, что даже у ребят стал выяснять. Миша Манила, мужик тертый, бывалый, сказал ему весомо: «Потому, Веня, тебя такие вопросы занимают, что живешь ты, как в камере. Там, бывает, и чокаются. Вобьют себе в тыкву… и начинают стелиться, пока в карцер не сядут. А там вылечиваются… Вредно это. Забудь свой вопрос. Ты ведь не симулянт?»
«Крестный», однако же, понял его, но честно признался, что вопрос запутанный и ответа он не знает. И тоже добавил: «Меньше о таком думай, а то сдвиг по фазе заработаешь… У тебя как, все нормально?» «Нормально», — ответил Веня. А «крестный» засмеялся: «Ну да, они, известно, про себя никогда не признаются».
…Веня, чтобы особо не светить, выбрал себе место за монтажным вагончиком и стоял, напряженно вглядываясь, наблюдая, как там жизнь идет на границе двух государств, в нейтральной пограничной зоне.
К воротам между тем подъехал «газон» сто первый, побитый, расхлябанный, груженный ржавыми моторами. Из кабины такой же расхлябанный, весь на шарнирах, длинный парень выскочил, открыл капот и замахал мосластой рукой:
— Курносая, скоренько, экстренный груз!
Кабина его остановилась за воротами, и он, должно быть, видел ту, которую звал.
Веня разом свое внимание переключил на этот «газон», к которому «курносая» должна была подойти, но особо-то не торопилась.
А парень вовсю демонстрировал спешку — кому уж так его металлолом необходим! — запрыгнул в кабину, посигналил, на подножку вылез.
Ну, сигналил-то он зря. Молодой еще, не знает, что этого здесь не любят. Здесь, брат, своя власть и свои порядки, а твое дело телячье: подъехал и стой, жди, пока внимание обратят. Это же власть общая, государственная, перед ней и настоящий капитан порта бессилен. И поторапливать ее ни в коем случае нельзя, тем паче, если сам торопишься.
А парень вылез и стал по ведру прицепленному стучать.
И тут Веня понял, что парень сгорел. Милицию-то не просто так ставят, их обучают, и психологии в том числе. А раз до Вени, необученного, дошло, то до них — тем более.
«Курносая» вышла с той стороны ворот, и Веня увидел, что это не она, не та, ради кого он сюда пришел, и сразу солнце словно за тучку зашло.
Шофер протянул «курносой» бумаги и что-то говорить стал в повышенном тоне, а она, обученная, ни кабину, ни мотор смотреть не стала; обошла машину, под задний мост заглянула, и парень сразу сник, смирный стал, руки длинные болтаются, и спина ссутулилась.
Хотя и жулик он, а жалко Вене его стало.
— Отвязывай, — видно, она ему велела, и он, бедолага, даже не подстелив, полез под кузов в хороших брюках.
— Оля, есть один! — крикнула эта «курносая». И Веня от имени вздрогнул и сделал от вагончика несколько шагов ближе.