И Андрей, напрягая память, начал рассказывать в который раз, что же было в субботу двадцать седьмого мая тысяча девятьсот семьдесят второго года.
Ближе к вечеру, Андрей собрался в Москву. Он сказал, что вполне успевает на автобус. Я пытался дать ему денег на всякий случай, но он отказался. Сказал, что у него есть.
Проводив его, я присел на крыльце. Вечерело. Солнце уже спряталось за кронами деревьев, и на дворе царила приятная прохлада. Мне почему-то очень захотелось закурить. Хотя я и старался избавиться в этой новой жизни от своей старой привычки. И дело было совсем не в никотинозависимости, которой у этого тела не было и быть не могло. Просто сложился уже такой стереотип: Сядешь, закуришь, задумаешься, и в голову сразу же полезут косяками умные мысли. Или это после хорошего косяка они лезут в голову. Тьфу-тьфу! Этого мне только ещё не хватало. Никакой наркоты! Хороший кофе — вот мой наркотик. Ну а хорошая сигаретка, это так… баловство. Хорошо ещё, что у меня в запасе есть импортные сигареты, приватизированные в «Берёзке».
Я достал блок из хранилища, распечатал, вынул одну пачку, достал сигаретку…
Прикурить я даже не успел. Где-то в стороне деревни, там, куда несколько минут назад ушёл Андрей, раздался женский визг… Так обычно кричат женщины, когда что-то произошло. Что-то такое, отчего они не могут сдержать крик в груди. Я отбросил в сторону, и вскрытый блок, и пачку, бросившись туда. Но, как я не торопился, всё равно уже было поздно…
Женщина, среднего роста, довольно-таки молодая, но какая-то вся серая, в порванном то ли платье, то ли халате, стояла на улице, напротив того дома, из которого на нас нападала собака. Она больше не кричала, зажимая рот обеими руками, и смотрела на что-то копошащееся в пыли на дороге. Как оказалось, это были уже наши старые знакомцы. Федька с топором в руке, и участковый, который пытался заломать пьянице руки и выбить у него топор. Чуть в стороне, в луже свежей крови, лежал Андрей. Я хорошо рассмотрел его лицо. Безжизненные стеклянные глаза отражали вечернее небо… Глубокий разрез, а скорее всего след от удара топором, пришёлся наискось куда-то в район ключицы. Ещё чуть-чуть и перерубил бы шею. На губах парня уже застыли кровавые пузыри, а кровь почти не сочилась из раны. Проверять пульс уже не было смысла. С такой раной не выживают.
Подхватив, валяющееся у забора полено, я бросился на помощь участковому. Но умудрился и тут опоздать, буквально на долю секунды. В тот момент, когда я с размаху врезал поленом по башке Федьку, он как раз умудрился тюкнуть по голове участкового.
Упали сразу оба. Но если пьяный злодей шмякнулся плашмя, мордой в дорожную пыль, выронив из руки топор то милиционер просто упал на спину, тут же схватившись ладонями за свежую рану на голове.
Участковый был жив, и даже сознание не потерял.
— Михал Иваныч! — крикнул я ему. — Не хватай за рану грязными руками. Занесёшь инфекцию…
Эй, ты! — крикнул я тётке. — Быстро чистой воды и бинт… Или любую чистую ткань…
Но та, похоже была в ступоре. Она по-прежнему стояла, зажимая рот ладонями. А потом вдруг бросилась к лежащему в пыли злодею и стала его трясти:
— Федя! Феденька!…
Всё ясно. Муж да жена — одна сатана.
— Ты как? — спросил я у участкового?
— Хреново…
— А хрен ли ты не стрелял? Видишь же, убийца с топором…
— Из чего? Из пальца что ли?
— А где же табельный?
— Где, где… В Караганде. В дежурке лежит…
— Всё ясно. Страна непуганых идиотов.
Я содрал с себя футболку, и скомкав, приложил ему к ране.
— Держи вот так. Сейчас что-нибудь придумаем.
Вовремя я поднялся на ноги. Оставленная мною без внимания Федькина жена уже шла в нашу сторону, волоча по земле тяжёлый топор. Рисковать и подпускать её ближе я не стал. Врезал с ноги прямо в грудь. Хотел, конечно, как каратист, но получилось по футбольному. Но ей и этого хватило. Отлетела, как сломанная кукла, и плюхнулась рядом с мужем в дорожную пяль. Ну а топор, выпав из её руки, остался лежать рядом с нами.
— Ты видел? Очешуеть… Нас чуть в капусту не порубили тут с тобой.
Участковый не придал никакого значения, что я с ним запросто так вот прям на «ты». Похоже, что ситуация не располагала ко всяким формальностям в общении.
— Телефон ближайший где? — спросил я у него.
— У меня, на опорном.