— Ты, и только ты, знаешь, Гарри, — жарко шептала Луиза Пенделю в левое ухо. Шептала голосом матери. (Социализм и школа, где преподают Библию.)
— Знаю что, Лу? Что именно я должен знать? — шутливо спросил он. — Это ты меня знаешь, Лу. Ничего я не знаю. Тупой и неграмотный, как пень.
Говоря по телефону, она умела держать долгие паузы. Порой невыносимо долгие, они тянулись, как время в тюрьме.
— Ты один знаешь, Гарри, стоит ли бросать семью на весь вечер, тащиться в этот твой клуб и развлекаться с чужими мужчинами и женщинами. И все это вместо того, чтоб быть с теми, кто тебя любит.
Тут голос ее стал нежен и почти еле слышен. В такие моменты он почему-то всегда немного терялся.
— Гарри?.. — окликнула она его.
— Да, дорогая?
— И нечего задабривать меня и подлизываться, Гарри, — заявила она, опустив «дорогой». Однако продолжать не стала.
— Но у нас же с тобой впереди целый уик-энд, Лу. И я ж не навеки туда иду. — Пауза, необъятная, как Тихий океан. — Как поживает старина Эрни? Знаешь, он действительно великий человек, Луиза. Сам не понимаю, чего это мне вдруг вздумалось над ним насмехаться. Он всегда прав, таким был и твой отец. Я перед ним просто преклоняюсь.
«Это все ее сестра, — подумал он. — Она во всем виновата». Когда жена сердилась, она просто злилась на свою сестру, которая вечно разводила сплетни.
— Он заплатил мне вперед. Дал целых пять тысяч долларов, Лу. — Пенделю страшно хотелось услышать от жены слова одобрения. — Наличными. Прямо в карман положил. И потом, он такой одинокий. Ему тоже нужна компания. Так что мне было делать? Выставить его за дверь? Сказать, большое спасибо за то, что вы заказали целых десять костюмов, а теперь попрошу вон, ступайте и найдите себе женщину. Так, что ли?
— Тебе вовсе не обязательно было говорить ему что-то в этом роде, Гарри. Ты мог бы пригласить его в дом, поужинать вместе с нами. А раз считаешь нас неподходящей компанией для такого джентльмена, что ж, поступай как знаешь. И оставь угрызения совести при себе.
В голосе ее снова слышалась нежность. В ней говорила Луиза, которой она хотела быть, а не та, которой она была.
— Ну, как, без проблем? — весело осведомился Оснард.
Похоже, он действительно чувствовал себя как дома. Нашел бутылку виски и два стакана. И протянул один Пенделю.
— Все нормально, благодарю вас. Она замечательная женщина. Одна на миллион.
Пендель был в гардеробной один. Снял дневной костюм и, следуя устоявшейся привычке, аккуратно повесил пиджак на плечики, брюки — на специальный держатель с металлическими защелками. Расправил и разгладил. На вечер он выбрал дымно-голубой однобортный мохеровый костюм, который лично скроил и сшил под сопровождение Моцарта полгода тому назад, но так ни разу и не надел, считая его слишком уж броским. Лицо в зеркале удивило — показалось каким-то слишком нормальным. И цвет, и взгляд, и мимика все те же. Почему? Что еще должно произойти, чтоб это выражение изменилось? Ты встал рано утром. Твой банкир подтвердил, что конец света близок. Вернулся в ателье, и тут заявляется этот английский шпион, изводит тебя разговорами о прошлом, заявляет, что хочет сделать тебя богатым и счастливым.
— Вы ведь, кажется, Эндрю, да? — крикнул он ему вслед в распахнутую дверь, желая окончательно подружиться.
— Энди Оснард, холост, исследователь политической кухни при британском посольстве, прибыл недавно. Старина Брейтвейт шил костюмы для его папочки. А вы приходили помогать и держались за кончик мерной ленты. Вот вам и легенда. Лучше не бывает.
«И еще этот галстук, который всегда так мне нравился, — подумал Пендель. — С синими зигзагами и нежными вкраплениями бледно-розового». Оснард взирал на него с гордостью творца, а Пенделю становилось все тревожнее.
Глава 5
Дождь кончился. Ярко освещенные автобусы, проносившиеся мимо них, подпрыгивая на ухабах, были пусты. Темно-синее вечернее небо наливалось ночной темнотой, но жара не спала, потому что в Панама-Сити она никогда не спадает. Здесь всегда стоит жара — влажная или сухая. И всегда стоит шум: уличного движения, отбойных молотков, собираемых или разбираемых строительных лесов, самолетов, кондиционеров, музыки, бульдозеров, вертолетов и — если вам крупно повезет — птиц. Оснард держал в руке сложенный зонт. Пендель, несмотря на снедавшую его тревогу, был невооружен. Вообще собственные ощущения вдруг стали для него загадкой. Его только что испытали, а человек после испытаний становится мудрее и сильнее. Но для чего его испытывали? И стал ли он мудрее и сильнее? И если прошел через испытания и выжил, почему не стал чувствовать себя в безопасности? Тем не менее он был рад вновь окунуться в знакомую атмосферу.