— Дориан, это лорд Генри Уоттон, мой старинный оксфордский друг. Только сейчас я говорил ему, какой из тебя отличный натурщик, а ты все испортил.
— Вы вовсе не испортили удовольствие от знакомства с вами, мистер Грей, — произнес лорд Генри, шагнув ему навстречу, и протянул руку. — Моя тетушка часто рассказывает про вас. Вы ее любимец и, боюсь, также ее жертва.
— На данный момент я в черном списке, — с забавно-сокрушенным видом ответил Дориан. — В прошлый вторник обещал поехать с ней в клуб в Уайтчепеле и совершенно об этом позабыл. Мы должны были играть в четыре руки — три произведения, по-моему. Даже не знаю, что она скажет. Мне так страшно у нее появляться!
— О, я помирю вас. Тетушка очень к вам привязана. И вряд ли ваше отсутствие заметила публика. Когда тетя Агата садится к фортепьяно, она производит достаточно шума для двоих исполнителей.
— Это ужасно несправедливо по отношению к ней и не очень приятно для меня! — со смехом ответил Дориан.
Лорд Генри внимательно посмотрел на него. Несомненно, юноша был удивительно красив — четко очерченные алые губы, искренние голубые глаза, кудрявые золотистые волосы. Было в его чертах нечто вызывающее доверие. В нем сочеталось прямодушие юности и ее пылкая непорочность. Сразу чувствовалось, что он сторонится соблазнов жизни. Неудивительно, что Бэзил Холлуорд души в нем не чаял.
— Для занятий благотворительностью вы слишком очаровательны, мистер Грей, слишком очаровательны. — Лорд Генри улегся на тахту и раскрыл портсигар.
Художник занялся смешиванием красок и подготовкой кистей. Вид у него был встревоженный. Услышав последнее замечание лорда Генри, он бросил на него взгляд, поколебался и сказал:
— Гарри, я хочу закончить картину сегодня. Ты не сочтешь за грубость, если я попрошу тебя уйти?
Лорд Генри улыбнулся и посмотрел на Дориана Грея.
— Мне уйти, мистер Грей? — спросил он.
— Ах, прошу вас, не уходите, лорд Генри! Я вижу, что сегодня Бэзил снова не в настроении, а я терпеть не могу, когда он дуется! Кроме того, я хочу узнать, почему же мне не стоит заниматься благотворительностью.
— Не знаю, что и ответить вам, мистер Грей. Тема настолько громоздкая, что говорить о ней нужно серьезно. Раз уж вы попросили меня остаться, то теперь я никуда не сбегу. Бэзил, ведь ты не очень против? Сам повторял не раз, что тебе нравится, когда твоим натурщикам есть с кем поболтать.
Холлуорд закусил губу.
— Если так хочет Дориан, ты, конечно же, должен остаться. Прихоти Дориана — закон для всех, кроме его самого.
Лорд Генри взял шляпу и перчатки.
— Бэзил, хотя ты очень настойчив, к сожалению, мне пора. У меня встреча в «Орлеане». Прощайте, мистер Грей. Приходите как-нибудь после полудня ко мне на Керзон-стрит. В пять часов я практически всегда бываю дома. Напишите мне заранее. Будет жаль, если мы разминемся.
— Бэзил, — вскричал Дориан Грей, — если лорд Генри Уоттон уйдет, я тоже уйду! За работой ты рта не раскроешь, а стоять на подиуме и улыбаться — ужасно скучно! Попроси его не уходить!
— Останься, Гарри, угоди Дориану и сделай одолжение мне, — проговорил Холлуорд, пристально глядя на картину. — За работой я и правда никогда не разговариваю и не слушаю, и моим несчастным натурщикам бывает отчаянно скучно. Умоляю, останься!
— А как же моя встреча в «Орлеане»?
Художник засмеялся.
— Не думаю, что это препятствие. Присядь, Гарри. Дориан, возвращайся на подиум и не слушай, что говорит Генри. Он весьма дурно влияет на всех своих друзей, за исключением, пожалуй, одного меня.
Дориан ступил на помост с видом юного греческого мученика и состроил недовольную гримаску лорду Генри, к которому уже успел привязаться. Он так отличался от Бэзила! Вместе они являли восхитительный контраст. А какой дивный у него голос!.. Через некоторое время юноша спросил:
— Неужели вы действительно дурно влияете на людей? Все настолько плохо, как утверждает Бэзил?
— Влияние бывает только дурным, мистер Грей. С научной точки зрения любое влияние аморально.
— Почему же?
— Потому что влиять на человека — значит отдавать ему свою душу. Он утрачивает собственные мысли и не пылает собственными страстями. Ни его добродетели, ни грехи — если таковые вообще существуют — ему не принадлежат. Он становится эхом чужой музыки, актером, играющим роль, написанную для другого. Цель жизни — самосовершенствование. Осознать собственную сущность — вот для чего мы здесь! В наши дни люди боятся самих себя. Они забыли главное из всех обязательств — обязательство перед собой. Разумеется, им свойственно сострадание. Они накормят голодного, оденут нищего. Однако их собственные души голодны и наги. Наше поколение утратило силу духа. Возможно, у нас ее и не было. Боязнь мнения общества, основанного на морали, боязнь Бога, в которой и заключается секрет нашей религии, — вот что нами движет. И все же…