«…он боится, у него представление, будто бы здесь его арестуют, расстреляют».
Мне видится сквозь знаменитые усы скупая улыбка генсека. Сталин мог быть доволен вполне: его боятся не только в Москве…
Неужели никто из делегатов не уловил дыхание грядущего террора?
Июньское совещание помогло Сталину уточнить расстановку сил. Отлично справились со своими ролями Куйбышев и Мануильский. Потом, став Великим Вождем, Сталин милостиво дозволит им умереть в своих постелях, дома. Судьбой критиков он распорядится иначе. Первой жертвой станет Фрунзе. Он погибнет в октябре 1925 года. По распоряжению генсека его прикончит на операционном столе некомпетентный хирург. Через восемь лет застрелится затравленный Сталиным Николай Скрыпник. С Икрамовым он расправится в тридцать седьмом.
«Дело Султан-Галиева» — политическая провокация, проведенная Сталиным на вполне профессиональном уровне, с участием ГПУ, под густоидейным покровительством Каменева и Зиновьева, при демонстративном нейтралитете Троцкого.
Материалы июньского совещания ЦК 1923 года сразу же засекретили, их предоставили в ограниченном количестве экземпляров только ведущим партработникам. Было что прятать от партии…
На том совещании Сталин продолжал отработку методов управления партией. А управлять для него всегда означало подавлять.
Николай Скрыпник обронил вещие слова:
«Я опасаюсь, что сама постановка дела Султан-Галиева в настоящем совещании не привела бы к какому-нибудь сдвигу нашей линии».
А сдвиг уже произошел. И не только «линии». Уже тогда стали зримыми такие особенности партийной жизни, как неискренность коммунистов и политиканство, — об этом открыто говорил на совещании Скрыпник.
Весной двадцать третьего еще можно было спасти положение. Через год будет уже поздно.
Ленин только начал прозревать, но и ему не было дано разглядеть под личиной «товарища Кобы» могильщика Октября. Он с тревогой писал о бюрократизации государственного аппарата. Скрыпник оказался зорче, он подметил первые признаки перерождения партии.
Этот процесс начался при жизни Ленина.
В последних письмах и статьях вождя — боль смертельно раненного человека. Он опасается раскола в партии, тревожится за судьбу союза республик и предвидит, что советские рабочие будут «тонуть в…море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке». Народ до сих пор не выбрался из «полуазиатской бескультурности», — с горечью отмечает Ленин. В некоторых статьях Ленин пишет о непригодности центрального аппарата и угнетающей атмосфере чинопочитания и затхлого рутинерства[50].
Ленин подошел к осознанию беды, к ощущению конкретной опасности. Но зерно истины еще не вылущилось. Лишь в эпизодах, таких как секретные беседы с М. Фофановой или с секретарями в Горках, возникает зловещая фигура Сталина.
Казалось бы Ленин отметил явные признаки перерождения части партийного и государственного аппарата. Более того, в последних работах проступает тревога за будущее, за конечный итог борьбы.
«Something is rotten in the state of Denmark» — «Подгнило что-то в Датском королевстве»…
Но иногда в умиравшем вожде верх брал застарелый оптимизм. В середине января 1923 года, полемизируя с меньшевиком Н. Сухановым, автором «Записок о революции», Ленин задумывается о судьбах Октября и приходит к выводу: «В настоящее время уже нет сомнений, что в основном мы одержали победу»[51].
Критическая заметка Ленина была послана в «Правду» и там ей дали заголовок — «О нашей революции».
В январе двадцать третьего, на пятом пооктябрьском году, самое время было писать о нашей контрреволюции, имея в виду отнюдь не меньшевиков и не буржуазию…
Царизм в России рухнул без руководящего участия Ленина, хотя он и ведомая им партия долгие годы боролись против самодержавия. Зато путь к новой монархии, уже после падения буржуазного правительства, Ленин проложил сам — вначале всемерно укрепляя диктатуру пролетариата, затем — всемерно способствуя ее перерождению в диктатуру партии и, наконец, — потворствуя захвату власти Сталиным.
В годы революции и гражданской войны какую решимость, волю, отвагу проявил Ленин. И вдруг — такая непростительная терпимость к узурпатору. Сталин один был опаснее Керенского, Колчака, Деникина, Врангеля вместе взятых.
Герой рассказа «Искоренитель преступлений» одного английского писателя взял на себя неблагодарную миссию — он борется с хамством, нечестностью, ленью. И везде — на службе, в магазине, на улице, в омнибусе стыдит грубиянов, уговаривает наглецов, взывает к совести мздоимцев. Но однажды, потеряв терпение, этот достойный джентльмен пустил в ход кулак и сразу же достиг желаемого результата. И понял, что зрелого негодяя можно пронять только кулаком. Над увещеваниями он лишь посмеется.