По утрам я мог теперь ездить в город вместе с братом. И если меня все еще — особенно в зимние ночи — пугала дорога через лес, то я этого больше не показывал и постоянно твердил себе, что такой страх смешон и привидений на свете нет. Брат, по-видимому, уже не так меня стыдился. Во всяком случае, он больше не старался убежать от меня и на пути к станции рассказывал, какая у него трудная и ответственная работа. А в те дни, когда он сообщал мне, что накануне опять переносил огромную сумму — тысячи франков — из одной конторы в другую и что тут надо смотреть в оба, ибо любую недостачу придется возмещать из собственного кармана, мое уважение к нему возрастало беспредельно.
Как завидовал я его работе! Я готов был плакать от злобного негодования, что я слишком мал для такого дела. Я боялся, что никогда не сравняюсь с братом.
Возле булочной я бросал взгляд в сторону старого здания, где большинство моих товарищей все еще протирали штаны за школьными партами, и мимоходом приветствовал кого-нибудь из них. Я никогда не останавливался, потому что с тех пор, как за франк продал весь свой запас каменных шариков сыну хозяина гостиницы «Ключ», потерял интерес к мальчишкам из поселка, вечно игравшим в шарики.
На станции уже толпился народ: служащие и рабочие городских предприятий, а также мальчики и девочки — их было немного, — которые, подобно мне, посещали городскую школу. Взрослые все знали друг друга и здоровались с тем привычным, но вялым интересом, какой обычно проявляют друг к другу жертвы общего рока. Все неподвижно ждали, пока поезд, пыхтя, взбирался по пологому склону пригорка, на широкой спине которого раскинулся поселок и стояла станция.
Тогда на перроне начиналось движение. Из своей конторы выходил начальник станции и, напустив на себя важность, раскланивался со знакомыми. Люди перебегали через рельсы, чтобы при посадке оказаться первыми и, если удастся, захватить сидячие места. Нам с братом не приходилось об этом хлопотать: коллега брата по работе ехал издалека и занимал для нас места в первом вагоне. Я был горд, что сижу рядом со взрослыми, и, пока паровозик, прилежно посвистывая, пробирался вперед своей извилистой дорогой, я с напряженным внима-нием прислушивался к их разговорам и запоминал все, что мог понять.
Большей частью речь шла о предметах, к которым я, несмотря на юный возраст, питал трогательную любовь и жгучий интерес: о банке, о деньгах и их ценности, о богачах и их мелких причудах и слабостях.
— Читал «Биржевой листок»? — спрашивал, например, брат.
— Да, — отвечал его сослуживец. — Балтиморские поднялись. Вот что надо было купить!
— Конечно. Тут можно бы неплохо заработать.
— А сколько же можно заработать? — спросил я однажды.
Оба рассмеялись, как смеются умудренные опытом люди над наивными детскими вопросами, и брат ответил:
— Кто покупает вовремя, может наутро проснуться миллионером.
Мальчики и девочки в городской школе были совсем не такие, как в поселке: благовоспитанные и лучше одетые, насмешливые и полные презрения ко всему деревенскому. Долгое, долгое время я из кожи вон лез, добиваясь, чтобы они приняли меня в свою среду. Зная мое происхождение и видя мою бедную одежонку и грубые башмаки, они называли меня «мужиком». Мне это было невыразимо мучительно, тем более что, несмотря на все усилия, я не мог их заставить уважать меня. Притом я твердо знал, что мне нельзя ослаблять свои старания и терпеть неудачи, ибо я попал в среду, соответствовавшую моему образованию и моим планам на будущее.
Два долгих года я чувствовал себя ужасно одиноким и отверженным и часто плакал, возвращаясь по нашему тихому лесочку домой. Товарищей в поселке я растерял, а других взамен не приобрел. Удрученный, я часто испытывал затаенный гнев против матери, которая так бедна, что даже не может жить в городе. Но затем приходили такие минуты, когда во мне просыпалось упрямство и я решал не обращать внимания на этих заносчивых мальчишек и девчонок и доказать им, что я и без них добьюсь своего. Однако я целый день проводил возле них, и моя гордость просто не мирилась с тем, что мной пренебрегают. Поэтому я не переставал домогаться их благосклонности, но делал это так неуклюже и раболепно, что еще чаще становился предметом глумления.
Особенно злобно преследовали меня два хорошо одетых парня, сыновья богатых родителей. На переменах они открыто высмеивали меня и донимали всевозможными проделками, например прикалывали мне на спину бумажку с надписью: «Я дурак». Оба они сидели непосредственно за мной и нередко вполголоса подпускали колкости даже во время уроков. Какое им было дело, что я один из лучших учеников и что учитель часто хвалил меня перед всем классом! Это лишь подстрекало их к еще более обидным шуткам. Как-то раз, когда мне было предложено прочесть вслух свое сочинение, которое оказалось лучшим в классе, один из них произнес настолько громко и четко, что услышали все кругом: «А ты все равно мужик неотесанный!»