— Само собой разумеется! — произнес он. — Мелани, передай мне картофель!
Она подала ему блюдо, не отводя глаз от меня.
— А если я откажусь? — спросила она.
Я встал.
— Этого ты не сделаешь! — сказал я. — Мне жаль тебя, но тебе же будет хуже.
И я направился к двери. На пороге вспомнил, что сговорился на вечер с Ирис.
— Я не знаю, когда вернусь, — сказал я.
— Не слишком поздно? — спросила она.
— Не знаю. Не беспокойся обо мне! Лучше обдумай свое дальнейшее поведение.
Мелани встала.
— Я прилягу, — сказала она. — У меня болит голова.
К моему огорчению, я не смог отправиться куда-нибудь с Ирис, так как она задержалась на работе. Поэтому я рано вечером вернулся домой. Тедди уехал на своей машине и просил в конторе передать мне, что вернется не раньше утра.
Я медленно побрел к нашему дому. Дождь лил как из ведра, и ветер швырял мне брызги в лицо. Но я почти не обращал на эго внимания; мне было досадно, что проведу вечер без Ирис. Предстояли скучные часы. Я решил немного почитать и потом рано лечь спать.
Мелани не сидела на обычном месте. Я пошел в спальню и увидел ее мертвой в кровати.
Это было вчера вечером. Сначала я ощутил некоторое облегчение, ведь теперь все необыкновенно упростилось. Но потом, вглядевшись в ее восковое лицо, я содрогнулся.
«Так внезапно, так беспричинно!» — сказал я себе.
Тут я заметил клочок бумаги, на котором она написала: «Я ухожу». И я еще более растерялся перед непостижимым.
«Без всякой причины!.. А что скажут люди? Ведь такого не скроешь!»
Это было вчера вечером! Я принялся искать письмо, какой-нибудь листочек от нее, который дал бы мне ключ к ее ужасному поступку. Продолжая искать, перелистывая бумаги и ничего не находя, я качал головой и все бормотал про себя:
«Так, без всякой причины!.. Люди будут говорить…»
В руки мне попалась фотокарточка: на ней был я — десятилетний мальчуган перед нашим домом в Бухвиле.
Это было вчера вечером! Я все еще держу карточку в руке. Я больше не ищу… Я знаю! Я знаю, почему Мелани себя убила! Знаю лучше, чем если бы она написала мне письмо на десяти страницах. Она была так одинока, так несчастна, покинута! Что дала ей жизнь? Мне делается жутко!
Холод, жестокий холод в комнате. Давно остыли последние угли. Буря улеглась — гляди-ка! — уже брезжит утро. Всю ночь, Мелани, всю ночь ты говорила со мной. Почему не раньше, почему лишь теперь… когда уже поздно? Поздно! Боже мой, «поздно»! Такое ужасное слово.
Я все-таки лягу. Возле тебя, Мелани! Теперь ты больше не плачешь и не мешаешь мне, ты освободила меня. Что же я буду делать?
Мне следует уснуть; я брежу, и меня знобит, знобит. Послезавтра, Мелани, я провожу тебя на кладбище. Пастору Марбаху надо бы говорить над твоей могилой, но его здесь нет. Я убил тебя, Мелани! Я знаю! Но послезавтра я провожу тебя в последний путь. Ты разрешишь, ты не откажешь мне, как никогда и ни в чем мне не отказывала… Кроме одного раза!
Глава двадцать пятая
Нет, ему не было дано проводить ее в последний путь! Правда, он думал, что ему запретила Мелани. Но мы знаем лучше. Его лихорадило уже тогда, когда он лег спать рядом с покойницей.
Свет пробуждавшегося дня покрывал узором живых теней ее лицо. Ему казалось, что его жена еще дышит, и он долго и путано говорил с пей о своей вине и просил прощения. Но, как мы уже сказали, он просто бредил.
Когда позже пришла служанка, она всплеснула руками и вскрикнула:
— Господи, помилуй! Что тут стряслось!
Но, будучи простой женщиной, она не потеряла головы, а сварила больному липового чаю и выжала в чашку лимон. Теодор явился еще позднее. Он велел перенести Мелани в другую комнату и позвал врача.
Доктор пришел — тот самый, что уже засвидетельствовал смерть Мелани, — основательно осмотрел больного, выстукал его спереди и сзади и наконец сказал:
— Не падайте духом! Скоро станет лучше.
— Буду ли я присутствовать? — спросил больной и с волнением посмотрел на врача.
— Где?
— На похоронах… моей жены.
Доктор покачал головой.
— Нет, этго невозможно. Вам необходимы на несколько дней покой и теплая постель. Потом все наладится.
Но последних слов больной уже не слышал. Он закрыл глаза и думал о Мелани, которая, видно, не желала его присутствия. На лице у него было написано такое огорчение, что врач повторил:
— Не падайте духом! Все наладится!
Но потом он потянул Теодора за рукав и показал головой на дверь. Тедди последовал за ним. Когда они вышли, обнадеживающая улыбка сразу сбежала с лица врача. Напротив, оно приобрело настолько печальное выражение, что Теодор спросил: