Тогда он снова закрыл глаза.
«Вот видишь, — сказал он Мелани, ожидавшей его за какой-то невидимой чертой, — никакой любви, никакого сожаления. А ведь он заслуживает совсем другого!»
Они усвоили себе привычку говорить о человеке, жизнь которого здесь догорала, как о третьем лице.
«Так ему и надо! — продолжал больной. — Если есть справедливость, он должен еще много страдать».
Мелани улыбнулась.
«Он не должен страдать», — сказала она.
«Почему не должен? — возмутился он. — Почему? А где же тогда справедливость?»
«Там, где я теперь, — сказала Мелани, и ее взгляд вдруг стал серьезным, — там нет противоречий, поэтому и понятие справедливости там исчезает».
«А что там?» — спросил он.
«Не знаю. Но там все очень просто!»
«А кара? Неужели он должен остаться безнаказанным после такой жизни?»
«Его жизнь, — возразила Мелани и наклонилась вперед, — его жизнь и так была ужасна!»
Это больной должен был сперва хорошенько обдумать. Таких мыслей у него раньше никогда не возникало. Трудно, очень трудно было понять слова Мелани. Ему понадобился целый день, чтобы постичь их смысл. Потом он кивнул.
«Да, жизнь у него была ужасна!»
Чаще стали приходить посетители. В подобном городишке всегда праздник, когда собирается умирать всеми уважаемый человек. Особенно радуются старухи, предвкушая пышное погребение. Заинтересованы даже дети: «А нас отпустят из школы?»
Приходили староста общины, члены охотничьего общества и многие, многие другие. Все они с серьезными лицами смотрели на него и думали: «Конец ему! Это сразу видно!» Но они были вежливы и не проявляли злорадства.
Когда явился нотариус, Мелани спросила больного:
«А ты подумал об Ирис?»
«Ах бедняжка! Я о ней совсем забыл, — ответил он. — Она хотела выйти за меня. Она будет грустить».
«Нет, — возразила Мелани. — Дело не в этом. Тебя сна никогда не любила! Она любила одного молодого человека, официанта. Только у них не было денег, и она сказала себе: лучше уж старик!»
«Мне следовало бы что-нибудь оставить ей», — сказал больной.
«Вот именно, — поддержала его Мелани. — Потому я и заговорила о ней. Нотариус уже здесь».
Трудно было ему открыть глаза и посмотреть на склонившиеся к его кровати пустые лица, которые словно росли из белых воротничков. Но Мелани улыбалась ему, и он сделал над собой усилие. Он подозвал нотариуса.
— Завещание!
«Ага!» — подумали люди и навострили уши. Был тут и Теодор; он боялся упустить хоть слово. Когда все приготовления были кончены, больной слабым голосом, тяжело дыша, продиктовал, что оставляет фройляйн Ирис такой-то, проживающей там-то, пятьдесят тысяч франков.
«Хватит?» — спросил он, и Мелани кивнула ему улыбаясь.
— Тогда вопрос улажен! — произнес больной.
Он не мог предугадать, что сын впоследствии оспорит эту часть завещания, поскольку отец якобы не был в здравом уме. Не мог он предугадать и того, что суд решит в пользу Теодора и что Ирис останется ни с чем. Но ведь каждому ясно, что человек в здравом уме не станет завещать своей любовнице такую сумму.
Больной попросил, чтобы теперь его оставили одного. После того как лица одно за другим скрылись за дверью, он спросил Мелани:
«Теперь все в порядке?»
Она кивнула.
«Пора мне идти?»
Она снова кивнула.
Тогда он перестал держаться и начал падать — все глубже и глубже. Ему было мягко и тепло, кругом — много воздуха. Он падал так долго и так быстро, что под конец уже не знал, летит он вниз или вверх.
Ровно через одиннадцать дней после похорон Мелани скончался и он. Какое поднялось волнение в городке! Все усматривали в этом высшую волю, а женщины говорили: «Подумать только — так скоро после нее!»
Пришлось спешно созвать музыкантов из общества «Гармония», чтобы разучить в зале гостиницы «Крест» траурный марш Шопена. Далеко за полночь разносились по городку скорбные звуки. Заведующий производством должен был говорить от имени персонала фабрики; он грыз ногти и кричал на секретаршу за то, что она записывала все глупости, которые он диктовал. Староста общины откопал свой цилиндр, а в ларьке шла массовая продажа траурных повязок и черных, обтянутых сукном пуговиц. Короче говоря, городок готовился к празднику!
Провинция отстает в своих обычаях от крупных городов, где труп сейчас же упаковывают и черная карета немедленно увозит его в морг со специальным охлаждением. Нет, здесь не торопятся, и мертвец лежит дома, пока в назначенный час не соберутся люди и не поставят гроб на катафалк. Так заведено, так поступили и со всеми уважаемым человеком.