— Так она жива? Живая осталась? А газеты писали: жертва маньяка погибла на месте… Мотоцикл… Он сбил ее, словно куклу… Я видел. Объясни, парень, ты учился, ты умный: почему человек такой слабый? Мотоцикл, железка — отобрал жизнь… Почему? — По морщинистым щекам потекли слезы, но старик даже не пытался утереть их. Лишь шмыгал носом в затертый рукав.
— Успокойся, отец. Давай лучше выпьем. — Глеб наполнил стаканы.
— Оно лучше, и вправду — лучше. Набираюсь с утра — благослови Бог того, кто придумал эту штуку. — Старик чмокнул бутылку. — Перцваль — пьяница. А почему? — Поманив пальцем Глеба, он придвинулся поближе и зашептал: — Потому что его нет. Смотри сюда… Развернувшись спиной, Перцваль задрал свитер, обнажив узкую, как у подростка, сутулую спину. — Вон там, между лопатками… Видишь, торчит? Игла толщенная, словно штык… И болит, знаешь — все годы болит. У мертвого, и болит! — Он снова перешел на тихий шепот: — Вот я и думаю: может, мы уже в аду, парень?
Глава 23
— Поль был связным в Сопротивлении. За бутылкой виски он рассказал мне про последний день Анны… О смерти Михаила поведали вы. — Глеб встал, подошел к окну. — Вот такая сложилась картина. Но ведь это не вся правда. Я не был документалистом, добывавшим факты, я был там, на зимнем шоссе… Я поднял тебя на руки, и эта беззащитная шея, которую я так любил целовать… Алая, такая алая кровь на волосах… — Он посмотрел на свои руки. Вера встряхнула головой, отгоняя наваждение, и заговорила спокойным голосом:
— Понимаю, вы взволнованы, вам тяжело было слышать про своего деда. Простите, я не придумывала… Да какое, собственно, это теперь имеет значение, когда мы знаем так много страшного… Забудьте. Считайте меня психопаткой, Боброва мерзавцем, а деда — невинно оболганным. Рассказ старика алкоголика Перцваля можно не принимать всерьез. Ваше видение — разыгравшаяся фантазия… А других доказательств нет. — От усталости Вера едва держалась на ногах, глаза слипались.
— Знаете, Вера, что в этой истории самое странное? Я! Те ступеньки, по которым я карабкался в поисках истины. — Он хмыкнул и достал газетную вырезку. — Феликсу я верить не хотел. Вот что он написал: «…и тогда Николай Гаврилович Косых, полковник, офицер советской разведки, выполнил приказ Центра — он совершил двойное убийство. Жестокой была борьба за счастье Родины…» Как же я осатанел! Даже ходил на могилу деда — Героя Советского Союза — и клялся там восстановить справедливость… Примчался сюда, выследил вас, купил портрет… Подслушивал, ловчил… А потом этот состарившийся Поль что-то лепетал, заливаясь пьяными слезами. «Бред», — решил я. Но ведь не успокоился, не вернулся в Москву. Воровским образом прослушал ваш диктофон… Психовал, проклинал все на свете, ненавидел себя. Но на последней ступеньке восхождения к истине случилось нечто… Нечто несовместимое с моими убеждениями… Невероятное…
— Вы стали странником.
— История Анны и Мишеля, рассказанная вами, стала подлинным фактом моего сознания — неопровержимым документом… Я уже и сам начал видеть прошлое! Я предчувствовал финал. Но сопротивлялся изо всех сил. Простите, что так резко отзывался о Феликсе… И вообще — простите. За деда, за все…
— Сожалею, что так получилось. Дети не ответственны за грехи родителей. Но… послушайте, мы ведь взрослые люди. А вдруг, вдруг я в самом деле ошибаюсь? Вдруг мы оба немного…
— Свихнулись? Но ваш рассказ… Это не фантазия, не бред. Все было так, Вера! Косых был опытным чекистом. Он заранее готовил пути к устранению Михаила, подбрасывая полиции компрометирующие факты на некоего маньяка-убийцу. На его счет можно было списать много жертв.
Феликс по сути прав. Мне горько, но я сам искал правду. И сейчас я должен навсегда исчезнуть из вашей жизни. Должен! Непременно должен!.. Но именно этого я сделать не могу! Не могу!.. Оказывается, я искал не только доказательства невиновности деда. Я искал вас.
Вера молча смотрела на него, не понимая, послышались ли ей последние слова или прозвучали в самом деле. Слишком многое запуталось, и вовсе не осталось сил развязывать затянутые судьбой узлы.
— Простите, уже очень поздно… Был нелегкий день. Мне надо отдохнуть. — Она направилась в другую комнату.
— Постойте! Сядьте и молчите. — Взяв ее руки, Глеб усадил Веру в кресло. — Я должен договорить главное, иначе не решусь… — Он отвернулся, мучительно задумался и наконец решился: — Я не совершал бы всех этих подвигов во имя спасения чести далеко не безгрешного разведчика, если бы однажды… Однажды в моей недопроявленной картинке возникли новые детали.