Это не значит, что он предавался праздности. Как и его сын, он всю жизнь писал, блистая красноречием, но не извлекая из этого никаких выгод. Говорил он еще более красноречиво, чем писал. Судя по всему, это был очень привлекательный человек и настоящий ирландец. С детства Генри Джеймс, должно быть, слышал вокруг себя речь с ирландским акцентом, однако он изгнал все следы этого акцента из своей собственной речи. В этом отношении, как и во всех других, трудно было бы представить себе человека, который меньше походил бы на ирландца. Раз или два он посетил Ирландию, и она не произвела на него благоприятного впечатления.
В семье Джеймсов царила взаимная любовь. Уильям{132}, брат Генри, был старше его всего на полтора года. Став философом и психологом, он приобрел такую же известность в своей области, как Генри в своей. В детстве он был драчливым, своевольным, любил командовать, тогда как Генри отличался застенчивостью и был всеобщим любимцем. Благодаря эксцентричности отцовского характера и его страстному интересу к разного рода идеям их детство протекало далеко не безмятежно, несмотря на всю любовь, которой они были окружены. Семья все время переезжала с места на место.
Взглядам Генри Джеймса-старшего были свойственны широта и доброжелательность. Он решил не докучать своим детям строгим религиозным воспитанием, которое омрачало его собственное детство. Он открыл или изобрел для них, а также для всего рода человеческого и всеобщего общественного совершенствования нечто вроде универсальной веры, основанной на учении Сведенборга{133}, однако более жизнелюбивой и проникнутой безграничным оптимизмом. Он написал о своей вере множество книг, но последователей не нашел. Это не обескуражило его. Он посвятил себя воспитанию детей.
Он постоянно кочевал. Много раз перебирался из одного дома в другой: с Вашингтон-плейс (неподалеку от Вашингтон-сквер) на 14-ю улицу, находившуюся в то время далеко от центра Нью-Йорка, а затем в Нью-Порт{134}, в Род-Айленде. Когда его внимание привлекала европейская система образования, он отправлялся в Женеву, Париж, Лондон. Но поскольку там хорошо, где нас нет, его мысли возвращались к достоинствам американских форм обучения с их ярко выраженным демократизмом. Поэтому он ехал назад в Нью-Порт. После года, проведенного там, он вновь ясно видел всю необходимость строгих методов европейского воспитания. В шестнадцатилетнем возрасте Генри отдали в инженерное училище. Он был сообразительным мальчиком, но к прикладным наукам не проявлял никаких способностей. Это была самая неудачная из всех блестящих идей его отца.
Несмотря на эти бесконечные путешествия, Генри и его брат Уильям ухитрились получить хорошее, хотя и не систематическое образование. Отец позаботился о том, чтобы они смогли овладеть иностранными языками. Для них нанимались гувернантки-француженки, они учились во французских школах. Уильям достиг больших успехов также и в немецком языке. Генри языки давались легко, и он с юных лет благодаря полученному образованию прекрасно говорил по-французски, насколько это возможно для иностранца. Единственным недостатком его речи, по утверждению французских коллег, была привычка слегка запинаться, не переходившая, впрочем, в заикание. Альфонс Доде в самой изысканной форме выразил свое восхищение его лингвистическими способностями: «Если он владеет своим собственным языком так же хорошо, как нашим, ему просто нет цены».
Мальчиками юные Джеймсы жили в Париже времен Второй империи{135} и в Лондоне в его звездный час{136} — кратковременный, но вполне реальный, — когда Британия упивалась своим процветанием, могуществом и самодовольством. Мальчики многое черпали из окружавшей их атмосферы. Специфическое воспитание в условиях непрерывного кочевья, полученное Джеймсом, оказало существенное влияние на характер его творчества. В целом благие намерения их отца, при всей их экстравагантности, дали хорошие результаты. Однако это было достигнуто ценой некоторых потерь.
У них не было твердой почвы под ногами, или, точнее, такого места; где они могли бы инстинктивно чувствовать себя дома. Старый Нью-Йорк не был для них родным гнездом, каким он оставался для Эдит Уортон, поддерживавшей дружеские отношения с Джеймсом в его поздние годы. Из Джеймсов эксцентричными методами воспитали джентльменов, но они не могли сравниться с Эдит Уортон ни по положению в обществе, ни по богатству. Ирландской семье (англичанин не может не высказать, наконец, своего мнения) было бы нелегко проникнуть в это своеобразное замкнутое общество, даже если бы Генри Джеймс-старший пожелал это сделать. Но подобные стремления были ему совершенно чужды, так как его поглощали заботы о братском единении всего человечества. Он дружески общался с Эмерсоном и его кружком{137}, в Англии встречался с видными деятелями литературы. Вот какая среда была ему по душе. Он не испытывал ни малейшего интереса к тонким градациям в общественной структуре, изучение которых в течение какого-то времени доставляло огромное удовольствие его сыну.