Взгляд снова остановился на ветках. Цветение в вазе. Что с ними будет, когда завтра утром они уедут? Выбросит приезжая прислуга, когда будет убирать дом. Живые ещё ветки, цветы, листья и бутоны. Нераскрывшиеся, тонкие, нежные лепестки. Хранящие густой розовый цвет, которому не суждено будет выплеснуться в нежный оттенок себя самого в раскрытом цветке.
Но когда в следующий раз они сюда приедут? Ветки бы умерли, стоя на подоконнике в вазе. Затхлая вода и сладковатый запах гнили. Бурая слизь на основаниях веток, погружённых в воду.
Ощущать смерть лепестков было грустно.
– Посмотрим потом, после завтрака, – Арсений, кажется, тоже смотрит на ветки. – Жаль только, что я не увижу готовую картину.
Софи резко обернулась.
– Уезжаешь? Но я неизвестно когда закончу, даже не знаю, когда начну…
– Надолго. Хочу посмотреть мир. Может быть, навещу Джима и уговорю его ехать со мной.
– А…
Софи выбирается из его объятий и из тапок. Подходит к окну. Здесь сквозняк холоднее, и она ёжится, обхватывая себя руками. Тонкая ткань сорочки вряд ли спасёт от сквозняка.
– Файрвуд, – договаривает, опуская взгляд. Груди касается гроздью цветов одна из веток в вазе. Обоняние улавливает тонкий яблоневый аромат.
– Может, он решит остаться в Лондоне. Я люблю путешествовать в компании, ты же знаешь, но если Джим не согласится, придётся одному. Фотографу лучше не засиживаться на одном месте.
Софи слышит только голос, ни шуршания одеяла, ничего. А оборачиваться не хочется. Она растягивает губы в привычной светской полуулыбке – может, для своего отражения в стекле.
– Хорошая идея. Присылай мне фотографии иногда. Айрон любит их разглядывать, особенно с животными, да и Кэт… – Имена детей, произнесённые вслух, странным образом отрезвили. Софи аккуратно закрыла окно, чтобы не прищемить рамой тюль и не задеть вазу. – А я, пожалуй, съезжу в особняк ещё раз. Взгляну на картину перед началом работы над этюдами. Живое впечатление от рассказов Фолла не получишь.
Тихо – шаги, и её заключают в тёплые объятия. Арсений целует в ухо, обнимает крепче, прислоняется щекой к волосам. Это безумно ощутимо. Как и его тепло, и желание остаться.
– Я всё равно буду скучать по тебе, девочка. Знаешь, если бы можно было забрать с собой образ полный, не только картинку…
– Провожать не буду, миссис Фолл, – Райан Форс вручил ей фонарик и резким жестом указал на лестницу. – Предупредите, когда будете уходить.
Софи не стала с ним препираться. Живя тут и лишь изредка выезжая по заданиям её мужа вместе с Нортоном, смотритель особняка становился всё нелюдимей и резче. Ей не хотелось лишний раз говорить с этим человеком. С ней он соблюдал формальную вежливость, как Софи подозревала, только потому, что Джон попросил не грубить.
Она поднимается на третий этаж, привычно минует приоткрытую дверь библиотеки, подходит к другой: тяжёлой, чёрной, врезанной в стену. Набирает десятизначный код на панели. Замок тихо пищит, мигает зелёная лампочка разблокировки, дверь – на автоматике – открывается сама. Софи снимает с головы шёлковый платок, оставляя в руках, проходит внутрь. Стук каблуков отдаётся глухим эхом над самым полом, будто не в силах подняться из пыли. Этот звук напоминает птицу со сломанными крыльями. Птиц. Каждый её шаг по полу среди умирающих птиц-звуков. Софи включает один за другим тумблеры на стене сбоку; устроенная Джоном сложная система освещения оживает, наполняя комнату с задёрнутыми шторами слабым, но достаточным светом.
Есть произведения искусства, к восприятию которых нужно готовить сознание; и эти ритуалы – включения света, разведения штор на зеркале – заменяют такую подготовку.
Если вообще можно быть готовым к этой картине.
Раздвинув шторы на зеркале и тут же отвернувшись, Софи проходит в середину залы. Как много раз до этого. Джон, насколько ей было известно, делал так же.
Поворачивается лицом к зеркалу. Выдыхает и открывает глаза.
Эта картина не из тех, которые можно разглядывать непосредственно. На стене лишь её прообраз и слепок; она сама – в зеркале.
Зеркало чистое, без единого пятнышка – Джон следит за этим. От пола до потолка зеркальная стена расширяет зал, уходящий в тёмную бесконечность полотна напротив.
Кукловод и Арсений изобразили фигуры с их Зеркалами стоящими в той же комнате, иллюзорно с помощью перспективы сделав так, чтобы зала продолжалась в их картине и терялась во тьме.
Шестнадцать, исключая Арсения – Софи помнит их по именам из рассказа Фолла.
Эрика – сумасшедшая кудрявая художница – схватилась за альбом и силится тут же зарисовать увиденного в зеркале демона. Взгляд безумный и неземной, вся поза выражает болезненное нетерпение, вытянутость вперёд, желание разглядеть мельчайшие детали. Погибла в особняке одной из первых.
Алиса Грин, настоящая мать Кэт, сжалась в комок на полу, с пустой обречённостью глядя в отражение Охотницы. У неё изрезаны запястья. Арсений не жалел её образ – разорванные царапины, явно от ногтей, швы черными нитями. Умерла в больнице через два месяца после родов.
Мэтт Стабле, «подставной Кукловод», на которого марионетки спихнули перед полицией всю вину, отпрянул подальше от зеркала, прямо в объятия своему демону; он больше похож на животное, чем на человека, с перекосившимся от смертельного страха лицом.
Форс смотрел с презрением – в сторону. Не желал ни за спину, на демона, ни на его отражение вместе со своим.
Кэтлин, девушка, не дожившая до выхода. Её Арсений пощадил; она дремала в кресле, со сползшим пледом, склонив голову набок, и своего демона не видела. Образ даже светлый.
Исами пыталась обернуться через плечо. Джон говорил, у неё с Арсением были странные отношения, и художник изобразил её с бессильной, угасающей – но любовью. Как дорогого себе человека. Это видно и в светлых тонах кожи, и в волосах, таких живых, густых, блестящих, и в том, с какой тщательностью и воздушностью прописаны черты, с точностью – мельчайшие складки и узоры на одежде. Даже браслет на приподнявшейся руке – каждая деревянная бусина видна так чётко, с глухим бликом от источника освещения в отполированной поверхности; и главное – в том, что художник своим замыслом подарил ей одной осознание. Женщина по имени Исами готова была встретить лицом к лицу своего демона.
Нортон спокоен: он стреляет в стекло. Рука с пистолетом тверда и не дрогнет, взгляд холодный, лишённый эмоций. Его силуэт на картине в зеркале видно хуже всего, потому что напротив реального изображения в стекле застряла пуля, покрыв область зеркала вокруг сетью трещин. Кукловод и Художник вбили её в зеркало, давая понять, как поведёт себя бывший наёмник, увидев демона. И потому отражение его демона тоже искажено и кажется скорее обманом зрения.
Дженни в ужасе. Ей холодно и страшно, она воспринимает своё Зеркало всей поверхностью кожи. Ей тяжело, противоестественно его воспринимать. Ныне жена Нортона и мать твоих детей, вынянчившая к тому же Кэт, прекрасная хозяйка и сильная женщина, здесь она была напуганной девочкой, слишком остро переживающей чужую боль.
Закери Блэквуд. Выученик доктора Файрвуда, сейчас – молодой хирург, работающий в лондонской клинике под руководством всё того же Файрвуда. На картине он смотрит не в стекло, где его отражение только слегка подёрнуто алой дымкой – нет ещё своего Зеркала – а на остальных: не понимает, чего они испугались и откуда ждать опасности.
Энди Уолкман, сумасшедший писатель-фантаст, ныне покойный: умер год назад, написав перед этим целую книгу «по мотивам произошедшего с нами в особняке». Накануне своей смерти он позвонил Джону и спокойно попросил помочь с завещанием, потому что умрёт ровно через столько-то времени и сам не успевает завершить все дела; для Софи это тогда стало шоком. Старика отражение в зеркале почти не волнует.
Как и сумасшедшую Лайзу. Она так и не оправилась до конца, но начала, немного придя в себя, писать книги. «По мотивам» была написана в соавторстве с Уолкманом, хотя Софи и не могла понять, как можно было работать с несносным стариком. В картине Сазерленд на полу, сжавшись в комок, лицо уткнуто в коленки. Разодранная одежда, спутавшиеся намертво волосы. В её фигурке, забившейся в угол, нет надежды. Джон упоминал, что её такую Арсений рисовал с натуры в первые дни сумасшествия.