Лицом помрачнел. Озадачил его Фёдор Черемной. Озадачил.
Меншиков прошёлся по комнате, сказал вслух неведомо для кого:
— Эх, народ…
Выругался.
Авраам Веселовский собирался к графу Шенборну. С утра холопы выкатили во двор карету, вычистили, вымыли так, что сияла каждая бляшка и каждая пряжечка. Коней подвели самых лучших — глаз не отвести. Шеи лебединые, крупы, щётками натёртые, блестят. Кучер — ворот епанчи выше головы — разобрал красные вожжи.
Веселовский выступил на крыльцо. Коренник скосил на него кровавый, дикий глаз. Заржал — по всей улице слышно было. Ударил копытом, потянул вожжи. Пристяжные заволновались, заплясали на месте: только вожжи отпусти — рванут птицей.
Всё было хорошо. И карета пышная, и кони резвые, холёные, и кучер лучше не бывает: мордастый, отъевшийся. Господин только плох. Глаза невесёлые, губы обмякшие, щёки свисли на мех соболий, прикрывавший шею. Скучный господин. А больших дел от человека скучного не жди. Дело зла требует, въедливости, твёрдости, наглости. Кручёный, верченый, недобрый, в ком каждая жилка играет, сцепив зубы, гору свернёт. А так, спустя рукава только кисель ржаной по тарелке мазать. Нет, нехорош был господин.
Под руки подсадили посла в карету, и кони пошли в ворота. Впереди побежал человек с криком:
— Дорогу, дорогу, российского царя посол едет!
Люди к стенам домов прижались: сомнут кони, задавят. Глядели на посла с опаской. А резидент в карете — сонный. И мысли его о том, что дело с царевичем только начинается. И будет, будет по нему розыск, и розыск злой.
Помнил Веселовский розыски и после Петрова сидения в Троицкой лавре по воровству правительницы Софьи, и по стрелецкому бунту, когда, как туши свиные на крючьях, по Москве стрельцы висели на каждом столбе.
«Но всё то, — думал резидент, — в сравнении с тем, каков может быть розыск по царевичу, — забава детская. Не больше. И не стрелецкие головы уже, а боярские с самой верхушки полетят. На Руси кровь проливать — дело привычное».
Заскучаешь.
Вспомнил Веселовский, как Цыклеру — дружку его, стрелецкому полковнику — за участие в смуте голову рубили на площади перед Кремлем. Цыклер — человек сильный. А на Лобном месте сломался. Смотрел на людей, вокруг стоящих, и плакал. Летал же высоко. Гордый был человек. «Тяжко, тяжко умирать-то на плахе», — подумал резидент, и, хотя в шубе был, холодно ему стало. Незаметно перекрестил живот:
— Спаси, Господи, и помилуй.
Карета подъехала к резиденции вице-канцлера Германской империи. Веселовский полез из кареты. Шубой зацепился за крюк какой-то. Зло дёрнул полу и споткнулся тут же. Примета не к добру. Совсем помрачнел. «Нет, видно, — подумал, — чему уж быть, от того не уйдёшь».
Шенборн встретил посла ласковой улыбкой. Веселовский согнулся было в поклоне, но граф взял за плечи, в глаза посмотрел радостно и проводил к креслу. Веселовский смекнул: любезность такая ничего хорошего не сулит.
Лицо графа было само радушие. Тоном, приличествующим его сану, Шенборн осведомился о здоровье царя Великая, Малая и Белая России. Весь титул царский назвал с большим почтением.
Веселовский ответил: ничего-де, царь здоров, но вот есть у него некая сердечная кручина. Поднял глаза на вице-канцлера. Вздохнул, покивал головой. Но Шенборн, слов тех не заметив, стал сказывать об успехах русского оружия. Восхищался:
— О русском царе говорят при всех дворах. Подвиги его в ратном деле бессмертны, как бессмертны подвиги Александра Македонского. Полтава! О-о-о! Полтава... У вашего царя счастливая судьба.
Воспламенился, вскочил, руками взмахнул.
«Эко куда хватил! — подумал Веселовский, глядя на графа в упор. — До Македонского дошёл. Надо его осадить». Сказал:
— Полтава не есть дочь ветреной фортуны, а плод многолетнего труда, кровавых мозолей на ладонях. Но речь не об том...
Хотел было ещё раз сказать о царёвой печали. Но только рот раскрыл.
— Да, да, я понимаю, — перебил его Шенборн и вновь заговорил о победах русских.
Тогда резидент, кашлянув внушительно, сказал:
— Я имею повеление от великой особы государя о розыске наследника престола — царевича Алексея, ныне обретающегося в ваших землях.
Шенборн удивлённо склонил голову к плечику:
— ???
— О том, что царевич Алексей обрёл заступничество под рукой цесаря, — продолжал Веселовский твердо, — доподлинно мне ведомо.
Резидент назвал запись в воротной книге о польском кавалере Кременецком, свидетельство дворцовой прислужницы о тайном госте Шварценбергова дворца, о золотых русской чеканки, скупленных Румянцевым на венском рынке.