16. Жертвоприношение
Двадцать четыре весла струга казачьего вождя давно высохли и были похожи на лапы чудного зверя, упрятанные до поры, когда придёт время опять выпростать их, чтобы возвращаться против течения обратно к Астрахани. Весь пасмурный и короткий из-за низких тяжёлых туч день струг без управления плавал в широком устье, где его перестало сносить в море. Промозглый ветер, повсюду хмурая рябь были под стать сумрачному, хмельному настроению Разина. Вся палуба была устлана дорогими пёстрыми коврами. Персидские ковры были наброшены и на борта, свисали с них к тёмной воде и отражались в ней, будто наполовину утопленные под воду. Загорелые до бронзового оттенка кожи, самые верные атаману гребцы и трое пушкарей сидели и полулежали на шёлковых подушках казачьим кругом, вместе с дюжиной наиболее влиятельных старшин пировали без перерыва с самого рассветного часа.
Словно былинный древнерусский князь с ближней дружиной, Разин пил на равных со всеми. Он возлежал на таких же, как все подушках, спиной к кормовому возвышению, где красовался голубой парчовый шатёр княжны, тот самый, в котором отец вёз её жениху в Ленкорань. Казаки чуяли, атаману не до слов, а потому пили много, но говорили скупо, чтобы лишним высказыванием не пробудить гнев вождя. Знали, в гневе он был страшен самому чёрту. Время от времени пушкари поднимались со своих мест, пошатываясь, заряжали медные пушки и, как громовержцы палили в небо, однако и им не удавалось отвлечь своего атамана от тяжёлых дум. Ни разу с утра он не глянул на шатёр, и персиянка из шатра тоже не показывалась.
В преддверии сумерек казаки без приказа сняли с бортов часть ковров, укрепили вёсла и под тихий стук палок по барабану вспенили рябь устья дружной греблей. Они точно вспомнили про неотложное дело и заспешили вверх по реке, без сожаления оставляя позади морскую безбрежность. Постепенно берега сужались, очерчивали для струга речную дорогу, на которой пропали, нигде не появлялись суда и судёнышки, и казалось, они, как утки при виде летящего коршуна, попрятались в невидимых укрытиях.
Круг тех, кто остался лежать с Разиным, заметно уменьшился. Преобладать в нём стали старшины, такие же хмурые, как и вождь, в отличие от других казаков приученные к большей свободе говорить то, что думают.
– Ну что, батька. Объяви, о чём надумал, – не выдержал долгого молчания атамана Кошачьи Усы. – Поведёшь казаков куда, иль нет?
– Батько позабыл уж, зачем казаку сабля нужна, – спьяну пошутил чубатый запорожец.
– А зачем ему сабля? Он теперь врагов и рогами забодает, – необдуманно подхватил шутку седоусый Ждан.
Едва сказал, как начал трезветь. Бесстрашные старшины оцепенели – так опасно, тяжело стал подниматься на ноги Разин. Все с облегчением перевели дух, когда он вышел от круга, нетвёрдыми шагами направился к корме. У полога шатра он приостановился, опустил голову подбородком к груди. Затем, будто от выстрела объявляющей сражение пушки, грозно вскинул её и рывком отдёрнул полог, переступил за него внутрь шатра.
Персиянка неудобно раскинулась на мягких подушках, побледнела от слёз. Из-за благородства оживлённых страданием черт лица она казалась ещё красивее, чем была прежде. Молодая женщина не шевельнулась, не глянула на Разина. Смутившись, не находя слов, он помолчал, вдруг вспомнил про пистолет с серебряным драконом на рукояти, тронул его у пояса.