И все-таки ночью было еще тише. Ночью деревья, похоже, стекленели от мороза, и снег с них больше не падал. И птицы молчали.
Однажды луна превратилась в огромное яблоко, глазное, но… без хрусталика и без зрачка. И тени деревьев, размытые и невесомые, лежали на снегу, и казалось, что их можно засыпать снегом, белым, как луна, словно это и не тени вовсе, а легкие, синие вуали, разбросанные повсюду.
– Эй! – крикнул я со всей силы. – Э-э-эй!..
Но крик не улетел в никуда. Крик остался рядом, как будто я кричал, стоя под стеклянным вакуумным колпаком. И сразу сделалось тоскливо. Стало жаль себя, такого маленького и беспомощного перед беспредельным могуществом тишины.
«Но тишина добрая, – убеждал я себя. – А звезды крупные и яркие. Они прекрасны…»
И тут одна звезда, самая, пожалуй, яркая, сорвалась с места, и тонкая серебряная нить повисла в небе, как стрела, полет которой остановило время. И хвоя исполинского кедра засияла над головой малахитовым светом. И я ощутил прилив радости, какой никогда еще не испытывал. Казалось, мягкий, вибрирующий поток подхватывает меня и, разбив колпак тишины, возносит к звездам.
Я стоял на снегу, почти голый, в трусах и валенках, но, как ни странно, не чувствовал мороза, хотя температура воздуха упала до сорока.
Но миновал январь, и наступил февраль. И, хотя небо было такое же чистое и прозрачное, как в январе, второго февраля подул ветер.
Ветер появился незаметно. Луна еще светила по ночам, и были тени на снегу и призрачный свет, но той, вселенской, тишины больше не было. От нечаянных, казалось бы, шевелений воздуха снег падал с деревьев даже ночью, и лес наполнился тревожными шорохами.
А когда исчезла луна, когда закаты стали отличаться один от другого, благодаря тонким перистым облакам, которые отныне каждый вечер дежурили на горизонте, ветер обрел силу, и взялся за дело по-настоящему. В считанные минуты он очистил деревья от снега, все до единого. И тогда с небес посыпался снег февраля, влажный и липкий, и падал он очень долго, несколько дней подряд, с короткими передышками, но на ветвях не задерживался, потому что ветер сдувал его на землю и заметал лыжню.
Пока я одевался, Упоров допил свой чай, натянул поверх свитера старую, выцветшую штормовку, взял ледобур и ушел на реку бурить лед для промеров в створах последних пяти поперечников.
На сковороде желтело нечто мерзкое, похожее на засохшие сопли. Ковырнув это дело ложкой, без надежды, впрочем, отыскать фрагменты свиной тушенки, я решил не рисковать. Уж лучше чай, кружки две, с хлебушком.
Сергей уже допивал свой чай.
– Сегодня бледный, – сказал он, перелистывая страницу журнала.
– Ничего, и так хорошо, – сказал я.
– Да, хорошо, – сказал Сергей и наполнил кружку до краев. – Еще малек добавлю.
После завтрака я намотал на шею свой длинный шарф, надел брезентовую, подбитую ватином куртку, шапку-ушанку из серого кролика, перекинул через плечо брезентовую сумку с документами, толкнул дверь и вышел на мороз. Сергей уже справлял малую нужду, стоя справа от балка. Пришлось последовать его примеру.
Лыжи занесло снегом, но я помнил, где оставил их вчера, поэтому отыскал без труда. Сергей понял, что его лыжи находятся где-то рядом. По пути он зацепил ногой торчавший из-под снега мешок. В мешке что-то звякнуло.
– Картошка?! – удивился Сергей. – Нда-а… Можно будет похавать…
Я пнул мешок валенком. По звуку можно было определить, что в мешке находится крупная речная галька. Но откуда здесь взяться гальке? И кто ее будет держать в мешке?
– Картошка. Да. Можно будет поесть.
Чудеса на этом не закончились.
– Вот это да! – воскликнул Сергей через минуту. – Ну и скольжение! Сейчас только ставить мировые рекорды!
Снег был просто сказочный. Не лыжня, а райская дорога!
– Хорошая вещь – акробатика на лыжах, – заметил Сергей.
– Я тоже об этом подумал. Неплохо научиться так переворачиваться.
– Да-а…
– Можно, конечно, сломать себе шею.
– Риск почти такой же, как в обычной гимнастике.
– Фильм «Трое на снегу» помнишь?
– Ага…
Мы выехали к реке. Я повернул к нивелиру, Сергей – в сторону складной нивелирной рейки, которую воткнул в сугроб у восьмого репера.
– Поставь на седьмой, – крикнул я.
– Зачем?
– Проверим, не было ли подвижки. За ночь нивелир мог осесть.
Но контрольные отсчеты показали, что поправочных коэффициентов вводить не придется.
– Порядок!
Сергей вернулся к восьмому реперу, и между нами возник диалог, полный глубоко скрытого смысла:
– Три метра.