– Есть.
– Два метра.
– Есть.
– Два метра.
– Сколько?
– Два метра!
– Есть.
– Семьдесят. Лед!
– Семьдесят?
– Семьдесят!
– Есть…
За восьмым поперечником был девятый, десятый, одиннадцатый. И все это время шел снег, сначала мелкий, косой, а потом, когда мы стали снимать береговой профиль в створе тринадцатого поперечника, снег посыпался крупными хлопьями, которые летели почти горизонтально, потому что ветер набрал силу, и стало совсем бело.
Репер четырнадцатого поперечника заслонила береза.
– Береза мешает! – крикнул я.
Сергей воткнул рейку в снег, скинул куртку, взял в руки топор и побрел через реку, утопая по колено в снегу. Издали он выглядел маленькой фигуркой, выведенной углем на огромном листе ватмана. Взбираясь на мой берег, поскользнулся, упал на бок. Поднялся наполовину белым, наполовину черным, как паяц. Таким добрался до березы, таким начал рубить ее.
Ко мне подбежала Мотька. Она виляла хвостом и жалобно скулила.
– Мотя, что? Что такое? Плохо тебе? А?
Нос собаки уткнулся в мое колено, карие глаза лихорадочно блестели, уши стояли торчком. Вид у нее был такой, словно она хочет что-то сказать, но не может найти нужные слова.
Послышался треск.
– Место, Мотя!
Собака села на снег, с тревогой оглядывая окрестности, вскочила и, высоко задрав хвост, побежала в сторону лагеря.
Береза падала медленно, гораздо медленнее снега, затем все быстрее и быстрее, наконец, стремительно ухнула, зарывшись ветвями в снег. Так и будет лежать теперь до весны. А когда пригреет солнце, и лед тронется, вода подхватит ее и понесет по реке. Изотрет, искрошит острыми краями льдин, расшвыряет обломками по берегам, топляками упрячет на дно и занесет песком. А все потому, что проще срубить ее, березоньку, чем сменить постановку инструмента. Каждая перестановка увеличивает погрешность измерений. С каждой точки нужно снять максимум. Таков закон. Деревья в районах изысканий законом не охраняются.
Заглянув в нивелир, я ничего не увидел. Объектив залепило снегом. Очистил его грифелем карандаша. Только графит не оставляет следов на стекле на морозе. Заниматься этим пришлось на каждом поперечнике, потому что ветер дул теперь в лицо.
А потом съемка стала вообще невозможной – из-за деревьев. Река поворачивала направо, и росшие по берегам деревья заслонили от меня оставшиеся репера. Пришлось все-таки менять постановку. Не рубить же просеки? Я встал на лыжи и перенес нивелир на другой берег, давно приметив там подходящую площадку.
Ветер стих. Снегопад прекратился.
– Снег перестал, – сказал я, откидывая капюшон.
– Да, – откликнулся Сергей. – Хорошо!
Мы разговаривали негромко, нас разделяла река, но каждое слово звучало отчетливо, как если бы мы находились рядом.
– Дай шестнадцатый. Надо к нему «привязаться».
Сергей вернулся к реперу шестнадцатого поперечника. Теперь он стал «задним», остальные – «передними». Меркулов Ленька (рабочий, сменивший Упорова) собрался было зачистить лед для бурения лунок в створе последнего поперечника. Предпоследний, в надежде, видимо, что мы не заметим, он пропустил, и Сергей указал ему на это. Ленька недовольно забурчал, и тут из-за леса поднялась белая стена. Стена соединилась с небом вверху и со снегом внизу, и двинулась на нас. Это был ураган. Через мгновение мы оказались в пасти гигантского, белого зверя, который заглатывал нас вместе с лесом.
Со стороны Сергея донесся едва различимый звук.
– Идем! – крикнул я что есть силы. – Все! Работы не будет!..
Вряд ли он меня услышал, потому что налетел порыв ветра сильнее предыдущего. Над головой затрещали деревья.
Мимо мелькнула смутная тень. Это Ленька побежал к дому.
Надо было спешить. Не мы прокладывали лыжню, а зарубок на деревьях не было.
Сергей внезапно возник из снежной пелены в полуметре от меня и заорал на ухо:
– Ты видел, как это началось!
– Видел!
– Здорово! Из леса ринулась белая стена!
– Да! Лыжню заметает! Беги!
– А ты?
– Сниму нивелир и следом! Давай!
Сергей исчез.
Лыжня начинала терять непрерывность. «Через пару минут от нее останутся короткие фрагменты, – подумал я, – и тогда…» Но странно, не испытывал волнения. Несколько раз сворачивал, узнавая отдельные деревья. А, может быть, это были совсем другие деревья?
6. Горгий лан
Когда я приблизился к срубу, Мизгирь оббивал топором намерзший на пороге лед, чтобы дверь затворялась плотнее, и ее не распахивало ветром. Мы вошли в дом, сняли верхнюю одежду, развесили ее у печки. Мизгирь передал мне свиток, перевязанный черно-серо-синей лентой. Рука и ладонь, а, особенно, большой палец были у него в запекшейся, черной крови, но шрам у него на плече зарубцевался полностью.