На задремавшую хозяйку он налетал сзади и всегда удачно попадал куда надо, а она, лежащая в удобной позе, сначала даже не оглядывалась, хотя уже не спала, и ни в чем ему не противилась.
И лишь потом, глубоко удовлетворенная, бросала первый взгляд на него, желая узнать, кто таков сей внезапный ее жених. Если он продолжал ей нравиться, она бывала нежна к нему и позволяла мужику нажраться плодов до отвала, пока у него глаза на лоб не полезут.
А если жених был ей почему-либо не по нраву, она разрешала ему слегка угоститься начищенными лачачинами – и внезапно давала здоровен*ного пинка в зад и выпихивала вон с поля.
При любой попытке какого-нибудь наглого елдорайщика воспротивиться или к тому же ухватить и унести охапку чужого добра женокобылица быстро поворачивалась к нему задом и молотила его по бокам тяжелыми твердокамен*ными копытами. С тем и провожала гостя хозяйка, вскидывая при каждом взбрыке подхвостник выше головы.
И уже на краю поля, глядя вслед удираю*щему галопом жениху, она успокаивалась, поправляла подхвостник, отклоняясь всем своим женским корпусом назад, заодно расправляла на себе задранную попону.
Если же в кентавре жеребец оказывался слишком дик и необуздан, то кентаврица звала на помощь, и на ее вопли сбегались молодые девушки, бродившие по лугам с венками на головах.
Сии молодицы еще не сажали лачачи, игр с жеребячьими кентаврами не затевали, и взрослые кентаврицы опекали их, подкармливали лачачой, учили, как отражать внезапное нападение елдорайца с тыла, нещадно колотя его по зубам задними копытами.
И вот пять или шесть гибких красоток, прилетевших на зов матроны, гнали с поля мохнатого битюга, атакуя его задом наперед и вскидывая свои стройные бабки выше спины.
Все это видел пришлый торговец, бродя полями в поисках заработка. И если хозяйка поля бывала настроена добродушно после недавнего свидания с каким-ни*будь гостем, то позволяла человеку зайти на поле и немного попеть и поплясать перед нею.
Ублаготворение вздыхая и лениво поигрывая приподнятыми на ладонях грудями, она смотрела, как иноземец танцует под свое пение и хлопанье в ладони. Потом она вознаграждала его корнеплодом и недолго разговаривала с ним по-кен-таврски, забавляясь тем, как смешно он произносит слова.
– Что будешь делать,- спрашивал торговец,- если придет начальник Пуду и сожрет всю твою лачачу?
– Где Пуду?- оживлялась кентаврская баба и оглядывала ближайшие кусты.- Если ты увидишь его, то скажи ему, пусть приходит ко мне.
– Значит, все вы одинаковы,- бормотал тоскливый иноземец.- Всем вам одно только подавай, да побольше.
Женокобылица молча взирала на него, щуря раскосые глаза, и он, видя в них немой вопрос, давал объяснения:
– Ну да, этого самого: бельберепским лемге тебе в текус.
Но тут четвероногая хвостатая женщина закрывала глаза и, обронив на грудь голову, сцепив на животе руки, погружалась в неодолимую дрему.
А иноземец бормотал, уставясь пустыми глазами в ее лохматую макушку:
– Какими тяжкими путями я добирался до вашей проклятой страны! Но это во второй раз.
В первый же раз мне пришлось сделать всего два шага, чтобы оказаться у вас.
Передо мною раскрылась завеса мира!.. Это случилось, когда я шел с караваном по финикийской каменной пустыне.
От каравана я отстал, но зато оказался почему-то в вашей Кентаврии, и карманы мои были полны пуговицами.
ОТСТУПЛЕНИЕ 4.
Когда люди начали умирать в караване от кровавой „ холеры, купец стал срезать с их одежды пуговицы, ибо заметил, что у каждого на одежде они особенные.
Он хотел эти пуговицы сохранить в память о погибших. Караван был огромным, каждый день умирало много людей, и скоро карманы у купца наполнились пуговицами.
А от каравана осталось всего шесть человек. Тут начался холерный понос у самого купца, и он подумал с горечью, что напрасно собирал чужие пуговицы. Когда он, ослабев, свалился с седла, пятеро спутников даже не оглянулись и уехали дальше.
Вслед за ними ушла и его лошадь – в числе других лошадей, которые оседланными, но без седоков следовали за караваном. Купец увидел неда*леко от того места, где лежал, белый песчаный оползень на крутом склоне холма, заросшем небольшими раскидистыми деревцами. И в неимоверной тоске захотелось ему умереть, лежа на этом белом склоне.
Он поднялся на ноги и, пересиливая смертную слабость, направился к холму. До песка он, кажется, добрался – и тут разошлась перед ним завеса мира, ставшая на миг видимой для него. Надо было совершить усилие и пройти сквозь эту завесу – он сделал всего два шага.
И вдруг оказался сидящим на площади в окруже*нии большой толпы кентавров. Он был жив и, оказывается, совершенно здоров, и в карманах у него гремели пуговицы.
Объедение лачачой и сопутствующие обжорству брачные игры продолжались ровно столько дней, сколько нужно было, чтобы съесть урожай корнеплодов. За это время все дряхлые старики, слабые на ноги, умирали голодной смертью и высыхали где-нибудь на задворках, не удосуженные быть похороненными. В поселке почти никого, кроме больных и неходячих кентавриархов, не оставалось в эти дни.
Даже старухи с младенцами на руках ночев!али в лугах, расположив*шись под открытым небом возле костров, потому что кормящие молоком матери стерегли свой урожай и бегать домой к грудным кентнврашкам не могли. Старенькие няньки теперь были у них под рукой, за услуги свои получали любимое лакомство.
Кентаврская же молодежь в дни сбора лачачи сбивалась в собственные кентавронческие табуны и отправлялась в лес на кормежку.
Обычно еду для детей и стариков приносили из лесу матерые кентавроны, ведь на слабых и малых могли напасть хищники, но в страдные дни взрослые переставали заботиться о молодом поколении, потому что были заняты иным делом. Тогда дети заботились о себе сами.
У юных кентавричек в эти дни появлялись свои заботы. Понаблюдав из-за кустов за тем, как их родительницы, охваченные мужскими руками, вытягива*ются и раскачиваются взад-вперед, младые полукобылицы сами желали заняться тем же.
И находили, что едва покрытые лошадиной шерсткой бесчинствующие на улицах поселка сверстники, то и дело пребольно хватающие их за груди, вполне годятся для этого дела.
Так что в пору любовных оргий взрослых розовые подростки устраивали себе не менее веселые игры с совместными походами в лес.
Один лишь кентавр Пассий в эту пору ничего не хотел кроме того, чтобы поесть чего-нибудь; с тем и ходил каждый день в лес.
Проходя мимо полей с обжирающимися и брачующимися, он делал вид, что совершенно не интересу*ется ими, и даже голову отворачивал в сторону. На своей обрюзгшей курносой физиономии он хранил твердокаменное выражение и только звучно плевался от избытка набегающей слюны.
Однажды, встретившись с торговцем, который выбирался с какого-то поля с пустыми руками и бормотал под нос кентаврские ругательства, Пассий приветствовал его на греческом языке:
– Удачи тебе, любимец Гермеса!
– Э, никто уж не любит,- отмахнулся с досадой торговец.- Вот, пел перед ней и прыгал, как козел, а она, гада, ккапистая текус, даже лачачинки не дала! Куда идешь, досточтимый Пассий?
– В лес пожрать то, что боги дадут, а не эти калкарайки,- ответствовал кентавриарх.- Пойдем имеете, рекеле чужеземец.
– Что ж…- согласился торговец.
В прошлый раз он мгновенно попал в страну кентавров, пройдя сквозь завесу мира, но зато выбирался дьа месяца, карабкаясь по горам и каменным распадкам. И воображая эту тяжкую дорогу назад, и мир людей, да еще и без драгоценных кимну и анто, он обмирал в тоске и думал: «Зачем я пришел сюда? Для чего боги открыли мне эту кошмарную страну?»
Когда они вдвоем, мохнатый кентавриарх со свисающим почти до земли брюхом и унылый человек в изодранном платье, шли по вытоптанной копытами дорожке, мимо них пронеслась, обгоняя, ватажка кентавричек, словно стайка щебечущих ласточек.
И пока два пустых желудка медленно продвигались к лесу, их успели обскакать еще несколько табунков молодых кентавриц и кентавронцев.