Все яснее и громче хрип умирающих, раскаты залпов, стоны и плач, свист нагаек и рев огня… Тяжкий шаг по булыжнику и завывание пурги. Определился ритм.
В песнях у меня — лишь кровь и слезы,
Стон предсмертный и войны дыханье…
Песни прежние грозою смыты,
Кровь течет ручьями, листья кружит.
Нежные любви признанья
Не слышны за плачем ветра,
Золотое кукованье стихло…
Только журавли кричат далеко…
— Ты слышишь меня, Ян? — встревоженно спросила Аспазия.
— Слышу. Я все слышу теперь, потому что мне больно.
«Пусть остра эта боль, — думал он, — но и ее недостаточно. Надо вынести общую боль, выстонать стон миллионов. И не верить тишине. Это лишь временное затишье. Одна буря пронеслась, но грядет другая».
Пусть любопытный не слышит, пусть соглядатай не видит. Безмолвно грядущие всходы взойдут, огнем загорятся внезапно.
Расцвеченная рождественскими огнями, блистала непроглядная темень. Ночь тихая, ночь святая.