– Спасибо, Любимая, за все. Я так наелся. Курица была просто обалденно сочная, с хрустящей кожей!
– Не за что, зай, – таким нетрезвым тоном ответила она. – Видишь, рассвет уж близко. Доведешь меня до нашей спальни?
– А как же!
Качаясь, Олег обнял ее и оба пошли в спальню. Первым рухнул он. Рука Диметры с трудом попала на выключатель, вскоре свет озарил всю комнату, она сняла с себя всю одежду, после чего попыталась проделать то же самое с Олегом. Расстегнуть и снять рубашку было легко как носки, а вот семейники отдались с трудом. Несмотря на кружение тела, уходящий пол из под ног, она развесила на стул его одежду и аккуратно, чтобы не пасть придерживаясь за стену, пошла выключать свет. В это время Олег с закрытыми глазами искал ее рукой в постели. Рассветный мёд плавным воском втекал в окна, разливаясь светом по всей комнате, мягким, ласкающим, имеющим свой запах – запах рассвета, подобно зернам знания разбросанный по воздуху. Столь же аккуратно Диметра проделала путь обратно, легла, но спать не хотелось – рассвет будто гипнотизировал за ним наблюдать. Она легла на бок и смотрела в окно. Олег придвинулся и обнял ее. Спиной чувствовать тепло его тело, вдыхать его запах, вслушиваться в его дыхание – величайшее счастье на земле. Ей представился американский значок recycle, где любовь и есть рецикл – бесконечный круговорот передачи энергии друг другу. Диметра закрыла глаза.
Не верь
– Меня трясет и не могу сдвинуться с места, – скороговоркой проговорила Диметра ответившему на телефонный звонок Олегу.
– Ты только не волнуйся, – релаксирующе прозвучал его голос почти перед завершением звонка. – Я приеду за тобой.
Она стояла у бетонных ступеней, скованная беспричинным страхом настолько, что невозможно было сдвинуться с места. Прохладный весенний воздух проскальзывал по лицу, теряясь где–то у бетонно серых стен. Вскоре, на фоне непроглядной темноты, появилась энергетично мощная фигура Олега.
– Ну что ты? – Он подошел к ней и ощупал руки, ноги как родители ощупывают детей, после чего обнял, ощутив резкую дрожь ее тела. – Зай, с тобой все в порядке?
– Нет, – ели ответила она.
– Ладно, пойдем потихоньку, – успокаивал он. – Ну вот, пошли, мы уже не далеко от дома.
На протяжении всей дороги он не отпускал ее руки и дома, зашедши первым и раздевшись, он снял и с нее верхнюю одежду, после чего не выпускал ее из своих объятий часами. Чувствуя ее более–менее успокоенность он зачесал руками ей волосы назад и, направляясь к ящикам письменного стола, заключил:
– Ну вот, Милая, тебе уже лучше. Садись на диванчик.
Она, покорно повинуясь, села, кивнув головой.
– Смотри, что у нас есть! – Он достал с желтой этикеткой пузырек с каплями и сел рядом с ней.
Положив ногу на ногу на боковину дивана она легла на его колени, улыбнувшись в ответ открыла зубами пузырек капель и медленно инстиллировала их себе в нос: сначала в правую ноздрю, потом в левую. Разлившаяся по дыхательным путям и попавшая в рот горечь вещества дала незамедлительную реакцию. Ее напряженное тело сразу же обмякло, наполненные страхом мысли приобрели характер бессвязности при приливе, хотя это слово не очень уместно. Приливами она страдала: без причин ее в любое время прошибало потом, бледнело лицо и холодели руки. Часто после прилива мог наступить ни чем не мотивированный страх. А что, что происходило сейчас, было сродни волне, добро и заботливо укрывающей ее от всего ужаса реальности.
Теплыми и сильными пальцами Олег утонул в ее волосах. Он видел снижающуюся дрожь ее тела, становящиеся размером с копеечную монету зрачки и теряющий точку взор.
– Ц–ц–ц. Тихо, моя Радость, – гладил он ее по голове. Моя ты Милая, все пройдет. Все будет хорошо.
– Курица не мокрая? – Спросила она, сев чтобы не уснуть и протянув ему капли.
– Да я смотрю, тебя уже вставило, – засмеялся он. – Нет уж, спасибо. Я лучше пивка – не хочу в каждом незнакомом лице видеть твое.
На самом деле она спрашивала о том, не кончилось ли курево. При опьянении каплями речь становилась со стороны бредовой при том, что опьяненный человек чувствует, что спросил правильно и если собеседник в той же стадии, то беседа становится полной веселья и радости, выглядящая со стороны как полностью бессмысленный разговор двух шизофреников. Олег имел в виду побочный эффект, который может держаться после приема капель две–три недели. Внезапно возникающие зрительные галлюцинации имели эффект шибки узнавания лиц – Олег или Диметра в моменты разлук часто видели в лицах прохожих друг друга или даже давно умерших людей, а слуховые галлюцинации имели еще боле курьезный характер. Например, однажды Диметра спускалась по эскалатору в метро и, слыша в динамиках объявление: «Состоится турнир по настольному теннису», слышалось: «Состоится турнир по настольному пенису». Так же на штендерах виделись вовсе другие слова.
Отодвинувшись от него, она проложила дорожку поцелуев по его теплой шее, плавно приближаясь к мочке его уха.
– Извини, зай, я не хочу сейчас. Знаешь, намотался так за день, сил нет.
– Ну вот, – немного отошла от опьянения она. – А расскажешь что–нибудь?
– Расскажу. Он наблюдал за спускающей трусики Диметрой. – Садись поудобней.
Угу, – села она рядом, обняла и прижалась к его сильному любящему телу, левую руку положив на свои гениталии.
– Когда я был еще очень–очень молод и жил далеко отсюда с матерью и братом, – тоном чтеца начал он, – Тогда и не знал точных терминов и того, что я не один такие же люди, как я, не просто есть, а их очень много. Стесняясь собственных желаний я одевал перед зеркалом рубашку брата, как можно быстрее старясь с себя снять весь купленный мне матерью ужас.
– А потом? – медленно ласкала она себя.
– А потом в его широких штанах и кедах выбегал погоняться с мальчишками, побаловаться футболом. Это только потом, на первом курсе, появились деньги, не большие, но их можно было накопить и шататься по магазинам, зависать в примерочных и одевать толстовки, мерить строгие костюмы. Знаешь, как было страшно? Долго выбирал себе семейники и, подойдя к кассе, боялся не знаю чего. В итоге продавщица сказала «Спасибо за покупку, молодой человек» и упаковала мне их.
Диметра слушала, временами проваливаясь в сон и боясь забыть слова Олега. Она это называла эффектом забытого вечера, повторявшимся раз за разом при приеме капель. Заключался он в следующем. Если глубокой ночью принять капли, мастурбируя дома или катясь по метро на улице, то перед последним провалом (характеризующим наступление глубокого сна) последние два–три часа не запечатлевались в памяти. Проснувшись, она могла долго искать очки и находить их в странных местах, не помня куда их положила. Она долго могла искать вещи и, так же, находить их в неожиданных местах. При этом минуты перед сном не запоминались – как белый лист.
Неожиданно для Олега она открыла глаза, вернувшись из мира сна и продолжала слушать его голос, потеряв нить рассказа:
– В школьные годы я легко знакомился с новенькими, приходящими в наш класс. Все обычно спрашивали, мальчик я или девочка. Смешно было.
Диметра снова улетела в сон. В этот момент Олег аккуратно снял ее замершую на гениталиях руку и, отнеся ее в сторону, положил свою. Он начал с плавных поглаживаний ее эрогенной зоны, а после – к более настойчивым. Он резко и в то же время бережно ласкал ее. Помимо прочих препарат имел эффект потери ощущения конечностей. Не чувствуя ни рук, ни ног она вернулась в мир снова, открыв глаза и постепенно обретая чувствительность рук Диметра сначала продумала что ласкает себя сама, но позже увидела вовсе не свои руки, а настойчивые, сильные, чьи пальцы с ломаными и стрижены до мяса ногтями прикасались к ней. Повернув голову она увидела самое важное – его направленные в никуда огромные зрачки и ласкающую себя руку. И это было экстатично–психотропным единением души, духа, уводящим от вечно травмирующей и постоянно надоедающей своим однообразием реальности в поразительно удивительный мир необычайной красоты, добра, взаимных чувств, обоюдного экстаза, совместного полета души, возвышающего над собственным телом, миром, пространством, временем, расстояниями и границами между реальностью и иллюзией, полом и ориентацией, домом в городе и вселенной, ксенофобией и пониманием, фоном и цветом, контуром и фигурой, плотью и кожей. Только в этом полете приходит истинное понимание смысла сладкой горечи – поцелуя с ним вкуса капель и их больничного запаха.