Димитрию (речь идет о первом сыне царя от Анастасии Романовны, скончавшемся
некоторое время спустя, а не о Димитрии, сыне Марии Нагой), как многие из них
открыто выступали против этого решения, ссылаясь на то, что за «пеленочника» будут
править его родичи Захарьины и т. д. В числе противников присяги и сторонников
Владимира Андреевича Старицкого называются Сильвестр, отец Адашева (но не сам
Адашев), Курлятев, Палецкий и Фуников (ПСРЛ, XIII, 522-526). Большинство
историков придает важное значение этому событию, рассматривая его чуть ли не как
переломный момент в отношениях между царем и «избранной радой» (ср. напр.: С.
Соловьев. История России, кн. II, стлб. 136 - 141). Однако в исторической литературе
высказывались и сомнения по поводу достоверности этого известия приписки к
«Царственной книге» и комментируемого послания (ср. напр.: С. Б. Веселовский.
Последние уделы сев.-вост. Руси. Ист. зап., т. XXII, стр. 106). В Синодальном списке
Никоновской летописи (более ранний источник, чем «Царственная книга», см. прим.
22) никаких известий о мятеже у царевой постели нет .) и, не заботясь о нашей
душе и своих душах, забыв присягу нашему отцу и нам - не искать себе
иного государя, кроме наших детей, - решили посадить на престол нашего
отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного
нам от Бога, погубить, подобно Ироду. Говорит ведь древнее изречение,
хоть и мирское, но справедливое: «царь царю не кланяется, но, когда один
умирает, другой принимает власть». Вот каким доброжелательством от них
мы насладились еще при жизни, - что же должно было стать после нас!
Когда же мы, слава Богу, выздоровели, и замысел этот рассыпался в прах,
поп Сильвестр и Алексей и после этого не перестали утеснять нас и давать
злые советы, под разными предлогами изгоняли наших доброжелателей, во
всем потакали князю Владимиру, преследовали ненавистью нашу царицу
Анастасию и уподобляли ее всем нечестивым царицам, а про детей наших
и вспомнить не желали. В это время собака и изменник, князь Семен
Ростовский, который был принят нами в думу не за свои достоинства, а по
нашей милости, изменнически выдал наши замыслы литовским послам,
пану Станиславу Довойно с товарищами, и говорил им оскорбительные
слова про нас, нашу царицу и наших детей, мы же, расследовав это
злодейство, наказали его, но милостиво (Та же собака, изменник князь Семен
Ростовской... над ним учинили казнь свою. - Тайные сношения кн. Семена Лобанова-
300
Ростовского с польским послом Довойно, очевидно, происходили летом 1553 г., когда
этот посол приезжал к Ивану IV (Сб. РИО, т. 35, № 27). Летом следующего года он
(вместе с сыном) сделал неудачную попытку бежать за границу. Согласно инструкции,
данной русским послам, ехавшим в Польшу осенью 1554 г., на возможный вопрос о С.
Ростовском они должны были ответить, что он «малоумством шатался и со всякими
иноземцы говорил непригожие речи про государя» и что вместе с ним «воровали его
племя [родичи], такие ж дураки» (там же, стр. 453). Сходный рассказ о С. Ростовском
содержится и в тексте Синодального списка Никоновской летописи (ПСРЛ, XIII, 237 -
238: «хотел бежати... от малоумства... а с ним ехати хотели такие же малоумы»). В
приписке же к этой летописи сообщается, что С. Ростовский затевал тайный заговор во
время болезни царя в 1553 г. и что в этом заговоре участвовали представители крупного
княжья: Щенятев, Серебряный, Пунков-Микулинский и др. (стр. 238, прим. 1).
Следователями по этому делу были, согласно этой приписке, Курлятев, Палецкий и
Фуников, т. е. те самые лица, которых более поздний источник (приписка к
«Царственной книге») обвиняет в мятеже во время болезни царя. К сожалению, мы не
знаем, как изложила бы дело Ростовского «Царственная книга», так как ее текст
доходит только до 1553 г. ). А поп Сильвестр после этого вместе с вами, злыми
советниками своими, стал оказывать этой собаке всяческое
покровительство и помогать ему всякими благами, и не только ему, но и
всему его роду. Таким образом, после этого всем изменникам было
хорошо, а мы терпели притеснения; ты также в этом участвовал: известно,
что вы с Курлятевым-сыном хотели устраивать суд по делу Сицкого
(Курлятевым сыном хотесте судити про Сицкаго. - Этот, довольно «темный» (Соловьев,
кн. II, стлб. 151) намек царя может быть несколько разъяснен благодаря его же
замечаниям во 2-м послании Курбскому (см. стр. 209). По убедительному
предположению Бахрушина, «дело шло о ссоре между князем Сицким и его соседями
по вотчинам в Ярославском уезде - Прозоровскими - из-за 150 четей земли... Сицкий,
бывший в свойстве с царицей Анастасией, надо думать, пробовал воздействовать на
судей именем малолетнего Федора и добился вмешательства в дело самого царя. В
судебном разбирательстве участвовали, между прочим, кн. А. М. Курбский и кн. Д. И.
Курлятев» (ук. соч., стр. 44). - Упоминание «Курлятева-сына» (в списке
Археографической комиссии) не совсем понятно. У Д. И. Курлятева был сын Иван,
постриженный в 1562 г. в монахи вместе с отцом (ПСРЛ, XIII, стр. 344), но
«Курлятевым-сыном» можно было назвать и самого Д. И. Курлятева (по отношению к
его отцу, кн. И. В. Оболенскому-Шкурле). В других списках послания читается: «с
Курлятевым нас хотесте судити про Ситцкого».).
Когда же началась война с германцами [ливонцами], о которой дальше
будет написано подробнее, поп Сильвестр с вами, своими советниками,
жестоко на нас за нее восстал: когда за свои грехи заболевал я, наша
царица или наши дети,- все это, по их словам, случалось за наше
непослушание им! Как не вспомнить немилостивый обратный путь из
Можайска с больной царицей Анастасией? (Та же убо наченшеся войне, еже на
герман... како же убо воспо-мяну... немилостивное путное прихождение? - Речь идет о
столкновениях между царем и Сильвестром во время Ливонской войны (см. ниже,
прим. 41 - 42). История этих столкновений (так же как и причина враждебности
Сильвестра и его партии к царице Анастасии Романовне) не известна. Согласно
Никоновской летописи (Синодальный список), царь с женой и детьми находился в
Можайске в конце 1559 г., туда к нему пришла весть о нарушении ливонцами
перемирия (заключенного, вероятно, под влиянием Сильвестра и других - см. ниже,
301
прим. 41 - 42); царю срочно пришлось выехать, несмотря на «беспуту» (распутицу,
бездорожье); при этом выезде «грех ради наших царица недомогла» (ПСРЛ, XIII, 321).).
Из-за одного неподобающего слова! Молитв, путешествий к святым
пустыням, приношений и обетов о душевном спасении и телесном
выздоровлении и о благополучии нас самих, нашей царицы и детей - всего
этого нас коварно лишили, о врачебном же искусстве против болезни и
помянуть нельзя было.
Пребывая в такой жестокой скорби и не будучи в состоянии снести эту
тягость, превышающую силы человеческие, мы, расследовав измены
собаки Алексея Адашева и всех его советников, наказали их за все это, но
милостиво: смертной казнью не казнили, а разослали по разным местам.
Поп же Сильвестр, увидя, что его советники впали в ничтожество, ушел по
своей воле, но мы, благословив его, не отпустили, не потому, чтобы
устыдились его, но потому, что за его коварную службу и понесенные от
него телесные и душевные страдания мы хотим судиться с ним не здесь, а
в будущей жизни, перед агнцем Божьим. Поэтому и сыну его я и до сих
пор позволил пребывать во благоденствии, только являться к нам он не
смеет. Кто же, кроме тебя, будет говорить такую нелепость, что следует
повиноваться попу? Видно, вы потому так говорите, что немощны слухом
и не узнали как следует христианский монашеский устав, поэтому вы и