Впереди из кустов вышли два бойца. Один длинный, в шинели, с синевато-серым худым лицом. Второй в рваном ватнике, с забинтованными головой и рукой. На его плече висело два автомата.
Они попросили закурить. Боец в ватнике улыбался. На его щеке коростами засохла размазанная кровь. Не обращая на них внимания, трубочные торопливо отбрасывали стреляные гильзы, стараясь не попасть ими в Лунева. Лицо его было прикрыто шапкой, и казалось, что Лунев, лежа на спине, отвернул голову, чтобы не смотреть в небо, и спрятал лицо в снег.
Жихарев, не слезая с сиденья, полез в карман и протянул бойцам пачку папирос. Боец в шинели прохрипев:
— Махорочки…
Кедров подобрал с земли свой ватник, дрожащими от усталости руками свернул цигарку, покусав края бумажки, чтобы лучше склеились, и протянул ее бойцу в ватнике. Тот показал глазами на товарища, вторую цигарку взял сам. Поднося спичку, я спросил солдата в шинели:
— Куда ранен?
— В грудь навылет, — просипел тот. В его испачканной шинели чернела дырка, в распахнутом вороте белел край бинта.
— Так курить-то нельзя.
— Ладно, Отвоевался.
— Ну, как там?
— Туго. Но рвем уже вторую линию.
Бегло взглянув на мертвого Лунева, солдаты направились к дороге, на спине у высокого бойца болтался окровавленный клок шинельного сукна.
Снова налетели «мессершмитты», и груда стреляных гильз начала стремительно расти. Вражеские самолеты уже летали не над Невой, а дальше, и мы стреляли по данным моего прицела.
Я заметил, что Цыганкин из траншеи, оскалившись, целится почти мне в голову. Сверкнуло пламя, звонко кольнуло в левое ухо, Цыганкин лихорадочно передернул затвор. Грохотало орудие…
Вокруг нас засвистело, защелкало, поднялась снежная пыль, частые вспышки замелькали в ельнике. Над головой со свистом пронесся «мессершмитт» и, как показалось, чуть не задел брюхом поднятый к небу ствол нашей пушки. Мелькнули черные с белой окантовкой кресты на крыльях и свастика на хвосте, обдало плотным ветром.
Вот черт, с тыла зашел! Цыганкин, бросив винтовку, выскочил из траншеи, перевернул на спину лежащего ничком трубочного Агеева, распахнул его ватник и крикнул:
— Бинты!
Снова налетели самолеты. Теперь работал только один трубочный Устинов. Оттащив в сторону Агеева, Цыганкин перевязывал ему грудь. Потом стал подавать снаряды Кедрову.
— Ну как? — спросил я, пока Жихарев разворачивал орудие на новую цель.
Цыганкин блеснул глазами сквозь свесившиеся на лоб волосы, оскалил стиснутые зубы и мотнул головой. Я оглянулся. Агеев, распластанный, лежал на спине. Лицо его закрывала шапка Цыганкина, раскинув в стороны мохнатые уши…
Мы похоронили товарищей, когда стемнело, на краю поляны, вырыв могилы на невысоком бугорке. Дали салют в три ящика снарядов по вспышкам отчаянно палившей батареи. Потом я сочинил акт об уничтожении самолета. Акт подписали я, Жихарев и Цыганкин. Акт я приложил к боевому донесению, отчету о расходе боеприпасов и сведениям о потерях…
Потом бойцы просили сменить позицию, мне тоже хотелось, но надо было стоять у переправы. И мы стояли еще четыре дня, пока не получили известие о том, что блокада прорвана, войска Ленинградского и Волховского фронтов встретились в районе Рабочего поселка № 1, а чуть позже — под Рабочим поселком № 5.
Все! Блокады нет! Есть неполное окружение Ленинграда, и скоро первый железнодорожный состав подойдет к его перрону.
В сообщении Совинформбюро перечислялись фамилии командиров частей, которые отличились в боях. Среди них истребительно-противотанковая артиллерийская часть майора Курдюмова. Уж не бывший ли это лейтенант Курдюмов, начальник нашей полковой школы, наказанный в свое время за очковтирательство? Второй раз слышу эту фамилию. То ефрейтор Курдюмов, долго удерживающий с артиллеристами высоту. Сейчас майор Курдюмов. Может, однофамилец? Но мне почему-то кажется, что это наш лейтенант. Я даже уверен, что, если бы не его дурацкий поступок на инспекторском смотре, он бы до начала войны командовал нашей школой, а потом круто пошел бы в гору, потому что кроме тщеславия он был смел, решителен и самостоятелен в своих действиях, чем не очень-то блистали иные начальники перед войной. Ладно, фронт наш невелик, а война предстоит еще большая и, может, встречусь со своим бывшим начальником, первым моим командиром.
Потом мы выдвинули орудие на самый берег, чуть пониже переправы, и поселились в брошенной, пустой землянке. По льду Невы струилась поземка и заносила трупы. Бродили не спеша люди в ватниках, все по двое, возили санки — работала похоронная команда.