Сажается виноград в виде чубука, то есть отрезанного годовалого побега с пятью-шестью глазками, прямо в кучу битого щебня, сделав колом ямку в четверть глубины и всыпав туда горсть мягкой земли. Трудно себе даже представить, чтобы растение таким образом принялось. Но оно тотчас же укореняется и дает побеги. На второй год побеги обрезают, куст привязывают к колу, и на третий год получаются первые гроздья.
Но этих гроздьев мало, и виноград на вино не годится: он содержит меньше сахара, чем должно. Настоящее плодоношение начинается с 4-го и 5-го года. Затем остается лишь периодически, через год или два, перекапывать землю между рядами винограда и производить правильную резку. Засаженная плантация плодоносит очень долго, по крайней мере лет 20.
Замечательно, что этот набитый киркой щебень трескуна в какие-нибудь год-два совершенно разлагается и дает вполне мягкую почву. Судя по составу этой почвы, крепости уже имеющихся вин и сахаристости винограда, можно думать, что здесь отлично, еще лучше Каберне и Рислинга, пойдут испанские и португальские сорта винограда, и возможна будет выделка великолепных букетных крепких вин.
Первое селение, которое довелось посетить нашей экспедиции, была Кабардинка, довольно большое село, домов в 200, на три четверти греческое и на четверть русское. Греки здесь старожилы, русские — новопоселенцы, собранные из разных губерний, явившиеся в конце 80-х годов, когда местные власти охотно приписывали всех желающих к готовым уже сельским обществам, владевшим землей в большем размере, чем 30 десятин на двор.
Казалось бы, что при здешнем чудесном климате, плодородной почве и сравнительно значительном количестве плоских пахотных мест благосостояние кабардинцев должно быть очень высоко. Но увы! Даже по внешнему виду той толпы, которая в двух кучках собралась приветствовать министра, можно было сразу заключить, что живут здесь в большой бедности. Не говоря уже про наш север, Кабардинку и кабардинцев едва ли можно сравнить даже с плохоньким селом Тульской или Орловской губерний. Вместо домов — поистине карточные домики, едва прикрытые грубой дубовой щепой, насквозь в щелях, с подслеповатыми кривыми окнами. По несколько миниатюрных надворных построек из плохого плетня. Тощий мелкий скот, едва живые костюмы у русских и настоящие лохмотья у греков. Вместо того, чтобы разводить виноградники и сады и жить так, как не всякий помещик средней России может мечтать, эти люди сажают пшеницу и кукурузу, не дающие никакого дохода, словно и не подозревая, какими несметными богатствами они окружены. Виноградников и садов почти нет. Кое-где греки разводят лишь табак, но и здесь предпочитают отдавать свои участки в аренду турецким армянам, лучше их понимающим культуру этого растения.
После первых же приветствий нас осадили жалобами. Русские новоселы жаловались на греков, которые, составляя большинство, сильно их обижают, отнимая даже расчищенные уже участки и не давая под расчистку новых. Затем и русские, и греки жаловались на лесные порядки. Пока их наделы не были размежеваны с казной, лесное управление дозволяло крестьянам рубить лес только на свои нужды, за дрова же, которые поселенец вез на базар, требовало посаженной платы и, кроме того, выправки билета. Теперь размежевание уже окончено, границы юрта указаны, а лес рубить и дрова возить все еще воспрещают без билета; жалобы эти найдены были совершенно основательными, и тут же сделано распоряжение о свободном вывозе дров и угля с юртовых земель.
Затем мы прошли в церковь — ветхое, убогое здание, похожее на сарайчик, с колокольней на четырех столбиках. Если бы не маленький крест, нельзя было бы и догадаться, что это церковь. Священник объяснил, что служба совершается по-гречески и по-русски.
Из церкви прошли в школу, не особенно чистую. Детей не было, но в довольно просторное помещение быстро набрались греки, и один из них начал что-то говорить с большой энергией. В переводе оказалась весьма кляузная жалоба на русских новопоселенцев, которые, пользуясь ими, греками, выстроенной школой, не хотят покупать каких-то парт и т. п.