«Дорогой Павел Николаевич!
Обстоятельства изменились, поездку отложите, жду завтра к часу завтракать.
Ваш Иванов».
— Что такое? — спросила жена.
— Отбой, играй назад, остаемся.
— Значит, назад в Крутогорск? Господи, как я счастлива.
— Ничего не понимаю.
Частный пристав подошел с масляной улыбкой, светившейся даже в полутьме пустынной улицы.
— Ваше превосходительство… осмелюсь побеспокоить.
— Что прикажете?
— Насчет вашего высокого назначения… Правда ли, ваше превосходительство?
— Какого назначения?
Пристав расплылся в широчайшую улыбку:
— На то мы и полиция, чтобы быть осведомленными… Вернейшие слухи…
— Совершенно ничего не знаю.
Блюститель порядка ловко козырнул, извинился за беспокойство и укатил, а Тумарову только на лестнице пришла в голову странность поведения частного пристава. Говорили они с Ивановым в четыре глаза, а в Москве уже «вернейшие слухи».
Вечер был потерян, но еще не все разъехались, и мог составиться винт, за которым Тумаров и просидел трудолюбиво до двух часов ночи.
Однако ему не спалось, он нервничал и ворочался, и в восемь уже встал. Облачившись в тужурку, принялся Тумаров за кофе, рука машинально протянулась за свежей газетой. На подносе лежало «Русское Слово», еще полное запаха типографской краски.
— Что за охота сестре эту мерзость выписывать, — проворчал Тумаров, раскрывая газету и… вдруг остановился и словно застыл на месте с непроглоченным куском сухаря во рту…
Во всю вторую страницу Сытинской газеты стояла крупнейшая подпись:
НОВЫЕ МИНИСТРЫ,
а под ней в подлинном тексте именной Высочайший Указ:
«Нашему статскому советнику Павлу Тумарову повелеваем быть министром внутренних дел с производством в действительные статские советники.
Нашему действительному статскому советнику Александру Папкову повелеваем быть обер-прокурором при святом Правительствующем Синоде.
Нашему члену Совета Государственного Контроля тайному советнику Афанасию Васильеву повелеваем быть Государственным Контролером.
Правительствующий Сенат не оставит учинить по сему надлежащее исполнение».
Первым инстинктивным движением нового министра было крикнуть «Маруся», но на дамской половине все еще было тихо, а Тумаров привык беречь вечно чуткий сон жены. «Пусть спит», подумал он и снова взялся за газету. Целая полоса была посвящена вчерашнему приему во дворце. Речь диктатора была отпечатана крупным шрифтом. Привычным глазом стал Тумаров пробегать передовые статьи и тотчас же натолкнулся на такое рассуждение:
«Трудно более подчеркнуть торжество реакции, чем это делает каждый день злая насмешница-судьба. Интеллигентная и освободительная Москва дожила до счастья ad personam услыхать высокие поучения в стиле бессмертного ялтинского отца-командира Думбадзе, а теперь ей предстоит, вероятно, и увидать все то, что мы за эти дни наблюдали в Петербурге, с момента восстановления „диктатуры сердца“ в новом, улучшенном и исправленном, издании. Но мы не будем повторять слов покойного А. И. Кошелева, вырвавшихся при чтении телеграммы о назначении графа Д. А. Толстого: „Что же теперь?!“ Наш ответ начертан огненными буквами во всех прогрессивных сердцах…»
— Ах, собачьи дети!
Тумаров не мог больше читать и с сердцем швырнул газету. Перед ним, как живой, встал «Крутогорский Голос», только что раздавленная им вредная и грязная газета. Но что такое какой-то жалкий провинциальный листок перед огромной московской простыней, считавшей свыше ста тысяч подписчиков и разносившей заразу по всей России? Тумаров видел у себя в Крутогорске результаты Сытинской «коммерции» и оттуда еще категорически настаивал перед правительством о необходимости усмирить революционную печать. Теперь эта печать велением судьбы была в его руках.
Но над «Русским Словом» мысль Тумарова останавливалась недолго. Было необходимо сообщить новость жене и тотчас же перебираться из квартиры родственницы, так как через час явится с визитом вся официальная Москва.
Тумаров заглянул в окно и увидел перед своим подъездом околоточного и двух городовых. Приотворил дверь в залу и увидал жандармского офицера, какого-то чиновника в мундире и красавца городового с грудью, увешанной медалями. Было тихо, как в храме.
— Ротмистр, будьте добры съездить в «Славянский Базар» и взять мне номер комнаты в три с приемной. Затем надо экипаж…