Потеряв надежду, я положила телефон назад на тумбочку. Надела купальник, накинула кимоно, висевшее на крючке за дверью, и босиком спустилась вниз. В большой прихожей, куда выходили двери комнат первого этажа, никого не было. На мозаичный пол падал свет из витража над входной дверью. От камней веяло прохладным безмолвием. Бабушка была в «кабинете задумчивости», как она называла это место. Сквозь матовое стекло смутно виднелась ее маленькая голова с редкими волосенками. Садык-уста хозяйничал на кухне. Не показываясь ему, я вышла в сад. Осторожно ступая босыми ногами по острым камушкам, спустилась к морю. На старом деревянном причале еще стояли две пустые бутылки. Бычки от самокруток раскидало ветром. Я сбросила кимоно, разбежалась по причалу и дельфинчиком прыгнула в море, словно в олимпийский бассейн. На воде радостно танцевали яркие – куда там ночному свечению! – солнечные блики, крохотные искорки, разбегающиеся в стороны от моих гребков. Я плыла и плыла в прохладной синеве, пока не забралась так далеко, что стало видно кафе «Хороз Реис». Бабушкин каменный особняк, окруженный зарослями сухой травы, стал таким маленьким, что не разобрать уже было деталей безмолвно насупившегося фасада – просто один из домов квартала Маден. Я раскинула руки и ноги и замерла, лежа на спине, – одна-одинешенька посреди огромной массы синей воды. Вот она, свобода.
Мама очень хорошо плавала и меня научила, но сама никогда не заплывала дальше того места, где вода по шею. Предпочитала сидеть на пляже или на мелководье. Волны лизали ее голые ноги и отбегали. Солнечные очки с большущими стеклами, на голове – соломенная шляпа. Когда я, стуча зубами от холода, выходила из моря, она закутывала меня в большое бирюзовое полотенце и прижимала к себе веснушчатыми руками. Потом просовывала между моих соленых губ печенье с кремом. Давай, мама, сиди недвижно год за годом на берегу, а потом встань и уплыви! Без мысли о том, как вернуться назад, уходи все глубже и глубже. Утони на дне бутылки.
Пропади всё пропадом!
К глазам подступили слезы. Снова. В последнее время это часто со мной случается: вспоминаю маму, борюсь со слезами и призраки прошлого оживают в моей голове. Это Фикрет меня отравил своими разговорами. Мама умерла от инфаркта. И всё тут. Что толку нам сейчас копаться в прошлом? Камень в груди стал еще чуть-чуть тяжелее. И тут я поняла. Этот камень лег мне на сердце не в тот день, когда ушел Уфук. Он лежит там давно. Многие годы.
Я заплакала. Тихо, без всхлипов. Только вздыхала иногда. Море нежно качало меня в своих объятиях. Соль моих слез сливалась с его соленой водой. Вот и хорошо.
5
– Выпьем чаю на пристани? И съедим по тосту. Я голодная. А голодный медведь, как гласит пословица, не танцует.
Мы еще не добрались до конца подъема, а у Селин, по всей видимости, уже поубавилось желания идти по следу пропавшего отца. Я не стал заострять на этом внимания.
– Хорошо, а как же Садык-уста и Ширин-ханым? Они не будут ждать нас к завтраку?
– О, пока бабушка проснется, оденется, пока тетя встанет, пока Садык заварит чай и накроет на стол, мы на велосипедах успеем весь остров объехать. Собственно, у нас дома и не принято завтракать всем вместе. Кто когда проснулся, тогда и идет к столу.
Селин оседлала велосипед и медленно, приноравливаясь к моим шагам, ехала по мостовой у самого тротуара.
– Но вчера утром мы ели все вместе. Великолепный был завтрак!
– Это другое дело. Вчера мы отмечали твой приезд. А сегодня папы нет, у тети похмелье… Вот увидишь, когда мы вернемся домой, там еще только-только проснутся.