- Ясно, члена хельсинкской группы по фамилии Зусман-Рокитский недавно отправили контактировать с мордовскими зэками, сенатор, который любит писать письма, именуется Джексоном и давно считается махровым антисоветчиком. А муж не преминул воспользоваться вами ненадлежащим образом и спокойно подставил органам госбезопасности. Чему они, конечно, обрадовались.
- Но если бы я могла просто сесть на самолет до Нью-Йорка, ничего такого бы не случилось.
- Просто только в носу ковырять, гражданочка. Каждый второй из отлетевших на историческую родину чешет сразу на радио "Свобода", в разные там исследовательские центры, а то и прямо в ЦРУ, и корчит из себя большого советолога, выкладывает все, что высмотрел и вынюхал на географической родине.
- Но сведущих в секретах среди отъезжантов как раз нет.
- Уважаемая дамочка, я всегда считал врачей-инфекционистов более искушенными людьми. Матерым аналитикам не нужны сегодня прямые сведения. Им достаточно косвенных данных, которые они дополнят снимками со своих спутников и результатами радиоперехвата со своих станций слежения.
Сигарета ее давно превратилась в пепел. Да и моя тоже.
- Мне не на что надеяться, да? - впервые в ее словах просочилась густая выстоявшаяся грусть-тоска.
Я должен был, конечно, сказать, что от меня ей точно ждать нечего, но в этот момент ее коленка случайно или специально коснулась моей руки, лежащей на рычаге коробки скоростей, и по мне проскочила какая-то волна. Я не из породы шустрых кобельков, но эта пульсация скользко и тепло прошла по моему позвоночнику, затронув все необходимые нервные центры и выделив все необходимые гормоны. Поэтому вместо твердого отказа я нетвердым голосом произнес:
- Ладно, попробую что-нибудь сообразить. По крайней мере узнаю, что вам грозит в натуре.
А потом я совершил вторую ошибку. Я не высадил ее из машины и не выбросил из головы с прочей дурью. Не поехал сразу к Зухре, знойной студентке театрального института, которая умела танцевать танец живота и делать под тобой и на тебе все необходимые па. В этом случае гражданка Розенштейн навеки выпала бы из моего мозга да и позвоночника тоже. Вместо этих разумных действий я повез врачиху-инфекционистку под завывания Тынниса Мяги, жалобно просящего из радиоприемника "остановите музыку". Доставил прямо к ее дому, на Загородный проспект, тридцать два. Возле парадной прогуливались разряженная кудрявая девочка годков четырех, столь непохожая на моих близнецов, и старуха с крючковатым носом - видимо внучка с бабушкой. Ребенок сразу бросился к гражданке Розенштейн, тут и козлу ясно, что встретились дочка с мамкой. Они зашли в парадную и зажглись окна на четвертом этаже, а я все никак не мог тронуться с места. Потому что понял - серьезно влип. Я очень явно, словно жидкое вещество, ощутил силу, которая в этот момент меняла мою судьбу.
А ну в попу эту силу... Как вот такой кудрявой девоньке в американских шмотках придется без мамаши, которая будет маршировать с метлой или лопатой по студеному мордовскому полю? Как придется самой мамаше, когда она приглянется гнилозубой лагерной сволочи и попадет в любовницы-марухи?
На следующий день я ненавязчиво взялся за Пашу Коссовского.
- Как ты относишься к дружбе между народами?
- Нормально, особенно на уровне койки. Но когда я работал в райкоме и организовывал вечера дружбы с черножопыми, то меня от их физиономий порой озноб пробирал.
- Ладно, ты же в этом не виноват. А вот та вчерашняя евреечка, ей что срок светит?
- Тебе, что, по вкусу пришлась Елизавета Розенштейн?.. Насчет срока пенис его знает. Затуллин, тот, который вчера из Москвы пожаловал, смотрел папку Розенштейнихи и уже давил на Безуглова - мол, дело вполне на статью тянет. Дескать, центр хочет бодягу кончать и всех контактеров прикнопить. Мол, кое-кто и у нас, и на Западе неверно понял разрядку международной напряженности. Безуглов, кажется, не хочет доводить бабу до тюрьмы, все ж таки это муженек-эмигрант гражданке Розенштейн удружил.
- Ну, а ты-то как, Паша?
- Мне до фени. Все равно кого-то надо сажать. Почему не ее?
- Слушай, Паша. Затуллин торопливый слишком, он скоро поскользнется. Безуглов вполне прав, любая посадка должна быть достаточно обстоятельной, разрядка пока не кончилась и мы у Америки зерно приобретаем. У Розенштейн все в роду верные ленинцы - это тоже надо учитывать. Какой там главный компромат на нее?
- Показания врачей-психиатров о том, что она давила на них, требуя разглашения врачебной тайны.
- Пусть тогда Елизавета напишет, что занималась этим под давлением бывшего супружника, с которым не хотела и не хочет иметь ничего совместного, что он угрожал направить компрометирующие письма к ней на работу, что раскаивается об утрате бдительности, столь присущей ее дедушке и папе...
- Ладно, Глеб, допустим, она занималась "этим" под прессом, под членом и чем-то еще, ну, а мне-то какой прок ее отмазывать? Ведь могут и неприятности случиться.
Конечно же Паша помыслил в этот момент, что врачиха-инфекционистка меня "подмазала".
- А помнишь, Паша, ты брал по тридцать рэ у "Гостинки" диски "Блэк Саббат" и прочих групп, запрещенных к ввозу в Союз, и тебя прихватили менты. Я уже через двадцать минут оказался в отделении милиции с бумагой от Безуглова, что ты находишься на важном задании и трогать тебя нельзя, иначе родине грозит ущерб. Мне тоже проку не было, но я думал, что мы вместе, что мы надежные кореша.
- Ладно, хрен с тобой... Только зря у тебя головка встрепенулась на эту инфекционистку. С ней можно такую заразу нажить.
- Ты прав, хрен со мной и это порой мешает.
С Безугловым мне самому пришлось толковать, естественно не в прямую, а настраивая против Затуллина. Майору этот тип тоже не шибко понравился, поэтому Безуглов согласился, что либо мы Андрея Эдуардовича дружно облажаем, либо он нас всех обгадит. Через пять дней от Паши я узнал, что дело против гражданки Розенштейн прекращено и все закончилось предупредительно-разъяснительной беседой.