— Не отпускай!
Но ничего изменить он уже не в силах. Гозен здорово изувечен. Видно, его изрядно поколотило о стены на вылете и побило летающим в воздухе хламом. Пальцы его то и дело соскальзывают и разжимаются, и, по всему видать, долго он не продержится.
Подлетаю поближе, и глаза наши встречаются:
— Помоги мне.
— С какой стати!
И я пинаю его ногой в руку. Не сильно, но чтобы помнил сломанное предплечье Ангела. Гозен выпускает плексигласового. На лице его застывает единственно свойственное ему выражение — выражение ужаса, и он валится вниз.
Гозен отпал. Теперь за кресло плексигласового уцепилась я. Все его короба текут, а человеческие глаза на человеческом лице по-человечески напуганы:
— Мне подвластно больше, чем ты можешь себе представить. Я могу осыпать тебя миллионами. Я возьму тебя под свою защиту. Будешь жить в довольстве и безопасности. Только спаси меня.
Будь он человеком, я бы заколебалась. Ты меня, дорогой читатель, знаешь. Я намеренно никого никогда не убивала. Я не убийца. Но он машина, созданная какими-то извращенцами. К тому же он и сам полный извращенец.
— Тебе нет места в этом мире, — выношу я ему свой приговор и отпускаю кресло.
Вслед ему я не смотрю — неинтересно видеть, как рассыпаются его короба и как смерч крутит обломки. Обер-директор исчезает навеки.
Выбираюсь из смерча обратно в центр глаза, подальше от ливня и града. Надо как-то отсюда сматываться, прежде чем на нас не обрушилась противоположная стена. Лечу вниз и с высоты вижу, как стая сгрудилась вокруг Тотала. Я еще не приземлилась, а уже слышу его рыдания и стоны. Ангел плачет и гладит его здоровой рукой. Его маленькие черные крылышки, еще не изведавшие полета, но подрастающие с каждым днем, жалобно подрагивают.
И вот я уже на земле. Встаю на ноги. Все еще не верится, что я избавилась от Гозена и ОД. Несчастная Акела. Бедный Тотал. Как же мне его жалко. Ангел глянула вверх:
— Акела!
— Я все понимаю, моя девочка. Не плачь.
— Да нет же! Смотри, Акела, — Ангел показывает на небо.
— Что? — больше я ничего сказать не успеваю. Восьмидесятипудовая маламутка свалилась прямо на меня, сбив с ног и повалив на мою не слишком-то мягкую задницу. Я уже устала считать, который раз за сегодняшний день меня сплющивает в лепешку.
— А-а-а-кела, — я судорожно хватаю ртом воздух.
Ребята разом нависли над нами. Клык раздвигает ей веки и прикладывает ухо к боку — проверяет, реагируют ли зрачки и бьется ли сердце.
— Жива! — по-клыковски коротко констатирует он и… расплывается в счастливой улыбке.
Ho все мы уже и сами видим, что подружка Тотала приходит в себя, моргает и слабо пытается стряхнуть с себя грязь, хотя пошевелиться она пока не в силах.
Мне кажется, что меня придавило теплым, мягким, мохнатым… мешком цемента, и я задушенно прошу:
— Она меня совсем раздавила. Снимите ее с меня, пожалуйста.
— Акела!!!! — вопит обезумевший Тотал. — Любовь моя! Я думал, я навеки тебя потерял.
Он истово лижет ее в морду. При виде его шершавого мокрого языка меня передергивает. Но ей, похоже, нравится, и она поворачивает голову подставить ему другую щеку.
Другими словами, мы снова все вместе. В полном составе.
71
Передвигаясь вместе с ураганом, мы ухитрились оставаться внутри его глаза до тех пор, пока он не ослабел и пока не стало безопасно подняться в воздух. Пролетая над искореженной, развороченной землей, разрушенными домами и вывернутыми с корнями деревьями, я, наконец, поняла, что несет миру глобальное потепление.
— Ты был прав, — говорю я Клыку. — Надо помочь остановить эту мировую катастрофу.
Он подлетает ко мне вплотную и прикладывает рупором руку к уху:
— Что ты там сказала? Я не расслышал. Повтори-ка еще разок хорошенько.
Кисло смотрю на него:
— На фиг ты выкаблучиваешься. Что сказала, то и сказала. Но возвращаться в Антарктику мне не светит. Чем там, лучше жить в морозильнике.
— А я думаю… надо бы найти чего-нибудь поесть, а потом позвонить доктору Мартинез.
Такой вот у нас нелепый разговор: кто в лес — кто по дрова. Я улыбаюсь ему первой настоящей улыбкой за много-много дней:
— Это ты здорово придумал.
72
Вашингтон
— Меня сейчас стошнит, — шепчу я Клыку, вытирая о джинсы потные ладони.
— Ничего с тобой не случится. Ты всегда отовсюду сухой из воды выйдешь. Не дрейфь.
Но я продолжаю стонать:
— Я сейчас умру-у-у.
— Хватит ныть, не умрешь. Тебя ничем не пронять. Ты у нас из породы пуленепробиваемых.