Пустая остановка. Солнце светит так, что все вокруг выглядит как в какой-то дымке, все цвета чуть тусклее, будто в воздухе держится слой пыли. Я двинулся в сторону одинокой панельной девятиэтажки. Я иду к матери. Неделю назад я наговорил ей много гадкого, за которое мне жутко стыдно, но гордость не давала мне извиниться до этого момента. Да и теперь мной движет отчаяние, а не надломленное самомнение. Все идут куда-то, к кому-нибудь. В круг семьи, к женам и детям, к девушкам. К родителям. Сегодняшнее расписание дня резко обрывается на 17:48, и никто этого не изменит. А следующее расписание уже, скорее всего, никогда не появится. Дверь с домофоном. Ключа-магнита у меня нет, я слишком редко сюда заходил до этого. В иной ситуации я бы подождал, пока кто-то выйдет на улицу и впустит меня: только бы не набирать 14ый номер квартиры самому, просить открыть металлическую синюю дверь. Но теперь уже вряд ли кто-то выйдет в ближайшее время. Да и к черту ждать здесь хоть секунду. 1. 4. Кнопка вызова. Гудки. Даже гудки звучат глухо, будто бы воздух стал плотнее и слабее пропускает звуки. Гудки. Гудки. Тихий механический звук и тишина, только ровное, отчетливо различимое дыхание.
- Это я... Открой дверь... - я закусил губу, прикрыл глаза. Это гораздо сложнее, чем могло мне показаться. - Пожалуйста...
Тишина. Чувство вины комом встало в горле и скребет стенки глотки, превращая каждое слово в оружие пытки. Тишина.
- Мам... мама... умоляю...
Тишина. Секунда. Две. Звонкий писк, горящая лампочка и ослабевший магнит, до этого державший дверь. Передо мной темный коридор с ярко-синими стенами снизу и дешевой голубой штукатуркой сверху. Прошел внутрь. В нос тут же ударил запах собачьей мочи в перемешку с кошачьей шерстью. У самого входа стоит детская коляска, пристегнутая к батарее велосипедным замком. Из-под некоторых дверей веет воздухом, несущим противный спертый запах старушатины, который появляется у особо пожилых людей. Что-то между мертвичиной и слабым ароматом жизни, с каждым днем все сильнее затухающим.
Гнездо для лампочки без самой лампочки висит на белом толстом проводе, идущим прямо из стены. Ступеньки тоже крашенные в насыщенный синий цвет, деревянные, в некоторых из них торчат головки гвоздей. Перила облезшие, как и кожа на старых дверях. Все это настолько жалкое и противное, но даже приди я сюда в самый обычный день, это было бы терпимо для меня. Потому что тут я вырос. Это все мое, родное. Как любимые башмачки, которые стали малы, но которые до слез не хочется выбрасывать. Всей этой краской я надышался еще когда сам красил стены с отцом. Когда он еще был с нами. Старика скосил рак за жалкие полгода. Хотя был удалым человеком, работавшим всю свою жизнь и никогда на эту жизнь не жаловавшийся. Поднялся по гниловатому дереву на пятый этаж. Две черные двери стояли глухо, будто замурованные. Когда-то очень давно тут жили наши соседи, с которыми отец часто любил пустить в себя пару литров чего-нибудь алкогольного. Теперь эти квартиры давно проданы, купленные новыми владельцами. В дальнем углу стоит дверь. Та самая, светлая и деревянная, покрытая лаком, с коричневой ручкой. Дверь чуть приоткрыта. Я медленно и неуверенно подошел, коснулся ручки и потянул. Передо мной предстал мой первый дом. Старая темная квартира, длинный узкий коридор, от которого отходят комнаты. У стены стоит длинный старый шкаф, занимающий еще половину пространства в коридоре. Много пар старой бесхозной обуви на полках, тряпки, шубки на вешалках. Сердце застонало. Все слишком родное. Неудобное и неприглядное, но родное. Я подошел к двери в комнату, деревянной белой двери с большим мутным стеклом. Пальцы легли на тонкую металлическую ручку, испачканную в некоторых местах кляксами белой краски. Я тяжело вздохнул и легонько толкнул дверь вперед. Тонкий скрип ржавых петель, и взору предстала комната, заставленная горой пакетов и кипами старых бумаг в каждом углу. Шагать неудобно, спотыкаясь о каждый мешок с вещами, цепляясь ногой за каждый провод от удлинителей. Гладильная доска, тумбочка с телевизором стоят у очередного шкафа-стенки, скрывшего за собой целую стену и через стеклянные задвижки красующегося хрустальным сервизом, старыми пыльными корешками книг и десятком рамок со старыми фотографиями, на которых мне еще не было и пятнадцати лет. В воздухе стоит пыль, комната будто бы стоит мертвая, залитая холодным тусклым светом, пробивающимся через крону дерева, стоящего перед окном. Мама сидела на широкой кровати, накрытой белым толстым одеялом, в углу которой лежала красная резиновая грелка, и смотрела в окно, спиной ко мне. Я очень медленно прошел ближе, обходя препятствия. Мама не двигалась и не обращала на меня внимания. Я аккуратно сел на кровать рядом с ней. Хочется провалиться под пол, под землю, только чтобы не сидеть сейчас здесь и не смотреть на эту комнату, будто затерянную во времени, и на старую полноватую женщину с узорчатом халате и платком на голове.