Топчет, режет, давит.
Но отряда молодцы
Всем бойцам бойцы.
Что Анрайс спаситель,
всех Сестёр избавитель.
Что Варлам стрелок,
Точно кладёт в глазок.
Что мастер клинка Итаро,
Имя дано не даром.
Что огнерукий Геральт
Кольцами мразей сжигает,
Кровью своей обливает.
Таков наш Белый Волк,
Знает он в магии толк.
Но всех могучее тот,
Кто бьёт чужих как скот.
Вместо молота пушка
А в руках с мёдом кружка
Звать его Торгнюр Шумный
– Имбирененавистник, – прошептал Геральт, ухмыльнувшись.
Берсерк он безумный.
Так победили тварей
Довольных своей победой.
Рано вы рады, мрази
Вас мы сжигать горазды!
Раздались редкие аплодисменты.
– Я не понял, а где про меня?! – воскликнул Угэдэй. – Кто карнифексу кишки выпустил?!
– Угомонись, – ухмыльнулся Торгнюр. – Я же говорю, ещё кое-что доделать надо... кстати! – обратился он к остальным раненым. – Принимаю заявки. Кто хочет стать персонажем моего творчества?
Лес рук, конечно, не вырос, но Торгнюр нашёл почитателей. Особенно из числа Воинов Тигра.
Анрайс же отвлёкся на шум. Повернулся и увидел, как в апотекарион завозят резервуар с пилотом дредноута. Капитан разглядел табличку с именем и замер.
Он уже и не надеялся когда-либо встретиться с этим воином вновь.
2
"Я есть ненависть Императора и гнев Его!" – именно с такими словами капеллан Крестоносцев Цезон Руфий Кандид приближался к собственной гибели.
"Я есть сокрушающая длань Его и пылающий взор!" – ныне у капеллана Цезона не осталось ни длани, ни взора.
"Я есть имперское возмездие и кара суда человеческого!" – в белокаменном Кантаврисе кара настигла как раз одного из самых верных слуг Императора.
"Я! Есть! Война!" – война на Скутуме покончила с Цезоном.
Она забрала зрение.
Речь.
Слух.
Руки.
Ноги…
Но за душу… за душу капеллан боролся до конца.
Цезон молил Императора беспрестанно. Каждое мгновение, минуту, час, пока окончательно не потерял счёт времени. Он утопал в боли, которую уже не мог сдерживать. Захлёбывался ненавистью к собственному бессилию. Наполнял лёгкие отчаянием до такой степени, что становилось трудно дышать. Эта пытка не прекращалась ни на мгновение и, спустя удушающую бесконечность, капеллан всё-таки обратился к Нему:
– Боже-Император, дай мне знак. Прошу! Достойно ли служу тебе?! Ответь! Я устал от молчания. Я… я не прошу пощады. Не требую прекратить эту пытку, потому что знаю, что рождён мучиться. Мучиться и мучить других во славу Твою! Но, прошу... ответь! Всего лишь слово. Хотя бы слово. Мне одиноко здесь. Что ты хочешь от меня? Есть ли у тебя замысел? Пожалуйста, ответь!
И это обращение Цезон повторял снова и снова. Он не терял надежды. Хотя вернее было бы сказать, что капеллан не терял Веры. Он знал, что однажды Император ответит на его мольбы.
Время шло. Цезон смеялся и плакал, точнее, ему казалось, что он смеялся и плакал. Ведь не было у него ни слёзных желёз, ни лицевых мышц. Капеллан уже почти утратил рассудок, но отгонял вереницу предательских мыслей, круживших вокруг, как мухи над палым скотом. И тогда… в то самое мгновение.... когда капеллан одержал ещё одну победу над мыслями о добровольном уходе из жизни, он получил обратно…
Ноги – и тут же преклонил колени в молитве Богу-Императору.
Руки – сложил… попытался сложить их в знамение аквилы, насколько ему позволяли грубые пальцы.
Цезон услышал, что его вновь зовут на войну: вдохновлять на ратные подвиги новое поколение воинов Караула Смерти и внушать беспримерное уважение к посмертному лику Императора даже тем ветеранам, кто не верил в Его божественность.
Цезон отвечал:
– Я чувствую мои кости – сила! – сервоприводы силовых доспехов шумели не так, как раньше. Гораздо громче.
– Я чувствую свою душу – сила! – знание того, что он не сдался, наполняло капеллана теплом уверенности, невероятным уважением к самому себе.
– Я чувствую Императора, кто дарует мне Свою благосклонность
И по Его велению я – Сила!
Цезон прозрел. Он увидел перед собой десятки механикумов, падших ниц перед его могуществом. Заметил, что даже командор Мортен вместе со своей гвардией преклонили колени. Понял, что теперь олицетворяет Бога-Императора куда лучше прежнего.
Дредноут "Контемптор" пробудился. Металлическая голова украшена маской-черепом, а саркофаг выбеленными костями.
Ни золота, ни серебра.
Только смерть.