Расставшись с дорогими ему существами, король сказал своему исповеднику Эджеворту, который дрожал от волнения при виде этой сцены: «ах, и какое это было сожительство! Как я любил и как нежно был любим! Но теперь об этом надо забыть, как о всем прочем, чтоб думать только о спасении нашей души; этому спасению должны быть посвящены все мои чувства и мысли». С глубоким умилением он прослушал мессу и принял Св. Причастие, затем лег спать.
В понедельник, 21 января 1793 года, в Париже с самого раннего утра шел мелкий дождь, от которого таял накопившийся снег. Дороги поспешно расчищались для маневров войск. Немногочисленные прохожие ежились от этой сырой и холодной погоды. На улицах стояла тишина. Все лавки против обыкновения были заперты. Молочницы как бы позабыли о своих потребителях. Утренние торговцы не показывались. Никаких экипажей не гремело по грязной мостовой. Только ритмически раздавались шаги патрулей.
Забили тревогу. С перекрестков барабаны отвечали один другому. Звуки их разнеслись по сумрачному городу глухо и уныло. Это в секциях сзываются все взрослые граждане. С 6 часов им придется быть под ружьем. Из всех домов выходят они поспешно с тревожным челом. Такова уж их жестокая обязанность.
За все время, в течение которого длилась революция, еще не было дня, преисполненного такой торжественной серьезности. Париж знавал восторги, горячку и страсть. Он бывал жестоким, зловещим и безумно веселым. В разнузданности своей он сокрушал все, что только представлялось ему препятствием. Уже четыре года, как разнообразные ощущения волновали его. Но тут впервые он почувствовал себя растроганным до глубины души. Какое-то странное ощущение угнетало его. Это – своего рода страх, при котором испытываешь тупость, растерянность, онемелость. В тревоге другого стараешься прочесть отражение своей собственной тревоги, которую никак не выразишь словами.
Что же предвещает это загадочное отупение? Неужели тюрьма Таниль, как тогда опасались, тюрьма, где томился в заключении король Людовив XVI с семьей, сделается театром сцен резни подобных тем, которые обагрили кровью тюрьмы «Аббатства» и «Force»? Еще в четверг парижский мэр Шамбон высказывал свои опасения главнокомандующему и батальонам нескольких вооруженных секций. «Уж не думают-ли произвести нападение на Таниль в день казни, – спрашивает гражданин Шамбон, – чтоб передушить всех заключенных?». Что будет, если вдруг не хватит сил сдержать это насилие, которое вошло бы во вкус проливать кровь в виду эшафота, водруженного для короля?
Разгоряченное воображение народа строит себе всякие чудища. Быть не может, чтоб такое событие совершилось без каких-либо сюрпризов. Ожидают Бог знает чего. Страх порождает слухи и слухи зловещие. Сами власти распространяют их. Комитет общественной безопасности утверждал, что несколько экзальтированных сторонников короля задумали убить Людовика в то время, когда он выйдет из Таниля, чтоб дать ему возможность избежать эшафота. Администраторы департамента полиции, граждане Брюле и Винье, ночью собрали сведения, подтверждающие этот слух. Один силач на рынке будто бы получил письмо с приглашением для исполнения такой миссии находиться с его товарищами на пути проезда Людовика.
Король под ножом Сансона: такое зрелище должно было вызвать в жизни самые смелые планы. Чего только ни замышлялось в таинственности этой ночи? Мрак благоприятствует заговорам. И вот Комитет общественной безопасности предписывает, чтоб освещены были все окна. Распоряжение это было обязательным. Но оно не исполнялось. Фасады остались темными. Только все-где, там и сям, виднелись за рамами огоньки от свечей, зажженных точно над покойником при чтении отходной. А o каких только заговорах ни доносилось тогда? Говорили об отряде в 800 чел., которые должны, по условному сигналу и на определенном пункте, собраться с целью похитить короля. Эта цифра, передававшаяся из уст в уста, росла – 800 превратились в 6.000, которым, как рассказывалось тогда, заплатили за возбуждение соболезнования в народе. Ведь этот народ в сущности добрый и легко поддается милосердию. Даже Сантерр, тот самый пивовар, который с толпой в 20.000 чел. вторгся в Тюльери 20 июня 1792 г., склонен был поверить этому.