По знаку Сансона они ободряются. Ведь они работают тут на глазах у властей. У окна одного из зал собрались члены временного исполнительного комитета и Антуан Лефевр с Моморо следят за перипетиями события и ведут свой протокол. Их обязанность – не упускать из виду Капета вплоть до гильотины. С часами в руках они должны отмечать все приготовления и время, когда в корзину Сансона скатится королевская голова.
Помощники палача окружают осужденного, чтоб взять его за руки.
– Что вы хотите? – спрашивает он их, не давая им своих рук.
– Связать вас, – отвечает один из них потомку Мв. Людовика.
– Меня связать! – вскрикивает король громко.
И краска негодования разливается по его лицу, доселе казавшемуся бесстрастным. Это оскорбление чувствительнее всех, какие наносились ему. У него не хватает терпения, и можно было ожидать, что его сопротивление вынудит прибегнуть в насильственным мерам. Исповедник его, во избежание неприятных последствий этого негодования, увещевает короля успокоиться. «Это новое унижение, государь, еще более приближает ваши страдания к страданиям Спасителя…» Король поднимает глаза в небу с выражением глубокого страдания и покоряется: «делайте», говорит он палачам, которые завязывают ему руки на спину. Сансон обрезает ему волосы. Король чувствует сталь на своем теле. Этот холод вызывает в нем дрожь, но он стоически подавляет в себе страх перед физической болью.
По ступенькам эшафота всходить не легко. Он взбирается по ним опираясь на руку своего исповедника. Его тучность мешает ему. Ему тяжко. Опасаются как бы он не упал. Ему приходится отдыхать, собраться с силами. Но он овладевает собой и взбирается на последние ступени, потом решительно вступает на платформу. Его скорее держат, чем поддерживают. Король подходит к балюстраде и громким голосом говорит: «замолчать, барабаны, перестать, барабаны!» Этот приказ он сопровождает ударом ногой от нетерпения. Барабаны могут смолкнуть только по приказанию того, который командует ими. Но нравственное обаяние человека, пришедшего сюда умирать, так властно, что бессознательно руки перестают бить и, не останавливаясь, барабанный бой замедляется. Король начинает речь: «Я умираю невинным… От всей души прощаю всем моим врагам. Надеюсь, что пролитие моей крови будет способствовать счастью Франции. И ты, народ несчастный…» Но человек, распоряжающийся казнью, видя колебание барабанщиков, поднимает свою шпагу. Это приказ формальный, краткий, без возражений, заглушить эту речь. Бой усиливается. Пользуясь им, помощники палача бросаются на осужденного, тянут его к плахе, кладут его на нее… И Сансон опускает нож…
Изабо и Саллэ, члены временного исполнительного комитета, в своей обсерватории отметили час для официальных газет и протоколов. Ровно 10 часов и 22 минуты.
Кровь прыснула потоком, едва не затопив аббата Эджеворта, который, будучи объят ужасом, на коленях у балюстрады, плавал, отвернувшись в сторону от страшного зрелища. Вот он слышит крики: «Да здравствует республика! Да здравствует нация!» Чувствуя головокружение, охваченный страхом, он стремительно встает, сходит с эшафота, прорывается через стражу, смешивается с толпой и скрывается.
Эти крики были вызваны тем, что самый юный из помощников палача, 18-ти летний молодой человек, схватил отрезанную голову короля и показал ее народу. «Vive la République!» «Vive la Nation!» И шапки заколыхались, поднятые вверху на конце штыков и пик, острия которых казались точно колосьями трагической жатвы.
Дисциплина тут утратила всякое значение. Взрыв любопытства оказался сильнее боязни ответственности за несоблюдение строгого приказа – не трогаться с места впредь до особого распоряжения. Ряды расстроились, федераты, марсельцы, жандармы, солдаты кинулись к эшафоту. Началась толкотня, свалка. Те, кто хотел бы бежать от этого ужасного зрелища, были стиснуты толпой и увлечены к эшафоту. Безоружная толпа, стоявшая вдали, чтоб пробраться к месту казни, пустила в ход локти. Здесь были и представители буржуазии, и иностранцы.
Все они хотели крови, хотели вещественных сувениров. Внезапно импровизировался торг ими. Какой-то иностранец дал 15 франков ребенку, чтоб он смочил платок в крови. И десятками пошли смачивать платки, под эшафотом, королевской кровью. За платками стали обагряться кровью штыки, сабли, пики. Эта сталь уносила с собой кровавый след цареубийства. Жажда крови в ринувшейся к эшафоту толпе била так велика, что палач крикнул ей: «погодите же, я вам дам целое ведро, это будет удобнее». И он принес ведро, в которое упала голова. Какой-то гражданин окунул туда руку до локтя и пригоршнями брал запекшуюся кровь, которой трижды окропил присутствовавших: «Республиканцы, – завывал он, – кровь короля приносит счастье!»