Наташа, облокотившись на подушку, сначала недоверчиво рассматривала их, потом, взглядом испросив разрешения, стала примерять перстни, один за другим, полюбовалась удивительной формы дымчатым аметистом.
- Вот этот,- сказал Кузьмин, надевая ей на палец темный таинственный александрит,- за темную холодную ночь с белыми звездами, за тебя.
Наташа, все понимая, кивнула, благодарно приклонив к нему голову.
- Вот эти,- он положил в ямки над ключицами по серьге,- за твои глаза. А все остальное,- он осыпал ее, полунагую,- за всю тебя! Люблю тебя,- сказал он.
И она любила его. И невозможно было понять их восторженный лепет.
- Это Крестнины? - спросила Наташа днем, осторожно украшаясь серьгами,- они шли на обед к Коломенской.- А моя свекровь не обидится?
- Нет,- сказал Кузьмин.- Крестна завещала их тебе - ну, моей жене. Это от ее первого мужа - символ любви.
Он работал в лаборатории, много гулял, нашел букинистический магазин с сокровищами и все мучился, мучился, не зная, на что решиться. Наташа молчала.
А Коломенскую вызвали к директору; там она узнала ошеломляющую новость, но справилась с собой и заручилась у него обещанием - она просила ставку для Кузьмина. Вечером у нее поднялось кровяное давление, и она приболела.
В этот же день Федор, заманив Кузьмина в виварий, шепотом признался, что получил приглашение из Москвы, от Н. Федор волновался, хватался руками за клетки, и, много раз потом в памяти возвращаясь к этому разговору, Кузьмин обязательно вспоминал вонь и шуршание пугающихся мышей.
- У них лимит есть, Андрей Васильевич! - шептал Федор.- Да с вами!.. Вы ж знаете, я никакой работы не гнушаюсь!
- Это инициатива Н., его? - начиная кое-что понимать, спросил Кузьмин.
Федор, сильно покраснев, кивнул.
- Она знает? Федор пожал плечами.
- Сволочь ты! -сказал Кузьмин. Федор быстро взглянул на него.
- Вот.- Он показал Кузьмину краешек знакомой фотографии.- Я больше не верю. Раньше я сомневался, а теперь... не верю!
- А мне веришь?
- Верю. А если все-таки вы правы,- то есть, вот, на фото? А вы сомневаетесь, да?
Кузьмин цокнул языком. Потом вытащил из рук Федора снимок и порвал его.
- Послушай,- сказал он.- У Актрисы был муж, фотограф. Он в ее лице видел что-то свое, одному ему ведомое. Может быть, Коломенская тоже видит то, что не видим мы?
- А факты? - Федор подобрал все клочки и ушел.
"Подонки...- шипел Кузьмин, мотаясь по флигелечку.- Ну и кашу я заварил! Расхлебаю? Полезу вглубь. До донышка".
Два дня он просидел над программой, координируя будущие свои и здешние опыты. Он написал ее умело, убедительно.
- ...Вот как? - сказала Коломенская.- Прекрасно! Но весь эксперимент вы оставляете нам, почему, Андрей Васильевич?
- Я займусь фармакологией.- Кузьмин сидел подле ее кровати подтянутый и уже наполовину нездешний.
- Вы знаете, Федор уходит.
- Я не предаю друзей,-сказал Кузьмин. -Я во всем виноват, я и завершу эту историю.
Актриса внимательно смотрела на него; когда он замолчал, она кивнула.
Озабоченных и растревоженных каждого чем-то своим Кузьминых шумно проводили - девчонки плакали и даже бежали за вагоном. От лаборатории была только Любочка. В ненасильственной ее улыбке- увидел Кузьмин - была какая-то растерянность. Сомнения опять смутили его.
В купе он внимательно посмотрел на свою деловитую жену и понял: она распрощалась с городком навсегда.
В Москве летом сделали ремонт и подкупили мебель (Кузьмин впервые тронул Крестнины деньги); зажили размеренной добропорядочной жизнью. Наташа быстро освоилась на московских улицах, в квартире. Дядя Ваня сказал как-то: "Ну, Андрюша, хозяйка у тебя редкостная. Береги!"
Осенью Герасименко дал Кузьмину группу, провел его на должность старшего научного сотрудника (и тем, дальновидный, уравнял его с Н, в должности), цепляясь к пустякам, изругал два варианта программы и, казалось, не замечал инородных "розочек", изучение которых сам себе запланировал Кузьмин.
На некоторое время он опять увяз в хозяйственных заботах, но сказывался опыт, мало-помалу обжился в двух комнатах, обучил лаборантов, и начались еженедельные совещания у Герасименко, лихорадка из-за перебоев в экспериментальных материалах и другие мелочи.
По субботам он таскался по магазинам, закупая продукты на неделю; в воскресенье ходили в гости- к В. А., родителям или в кино. Поднатужились (помогла премия к Новому году) и купили большой телевизор, Кузьмин пристрастился к хоккею.
Наташа удачно устроилась на работу, нашла подходящий техникум. По вечерам, усевшись за противоположными концами обеденного стола, они работали до вечернего чая на кухне, Наташа -более усидчиво. Она очень многое успевала сделать на ходу: забежать к его родителям, набраться там у мамы тонких женских новостей и тотчас же перекроить юбку, подсунуть Кузьмину новый галстук, сдать экзамены и все поломанные электроприборы в ремонт,- и Кузьмин все никак не мог к ней привыкнуть: она все время менялась. В этом и была ее тайна, а он, глупый и счастливый, этого не знал.
(А летом, отдыхая вместе с Алешкой на юге, Кузьмины нашли ему невесту. Именно Наташа, зорко оглядывающая пляж, обратила их внимание на ту девушку. "Вот та брюнетка, Алеша, была бы тебе под стать",- обронила она как бы мимоходом, и под насмешки Кузьмина Алешка пошел знакомиться. И в том, что женщины не подружились, Наташа не видела ничего особенного; мужчины сделали вид, будто это и в самом деле не важно, но встречаться стали реже. Это только потом, тридцатилетние, ставшие уже матерями, женщины посчитали допустимым близкое существование друг друга.)
Ниспосланная ему благодать в домашних делах имела один изъян. Еще в первую московскую зиму, в годовщину смерти Крестны, они вдвоем поехали на кладбище. Кузьмин долго плутал, пока отыскал ухоженную могилу. Они оставили на снежном холмике цветы, на которые, не поскупившись, потратилась Наташа, в храме положили на поднос всю монету, которая нашлась в карманах, а вернувшись, сели рассматривать Крестнины фотографии.
- Ты по материнской родне пошел,- сказала Наташа, по-хозяйски разглядывая Кузьмина. Она повертела его голову, держа за подбородок, чмокнула в нос._
- Выходит, я красивый? - ухмыляясь, спросил Кузьмин.
- Некоторые мне завидовали,- сообщила ему Наташа. Она понаблюдала за его реакцией и, усмехнувшись, взялась за пачку документов. Там была справка из отделения Госбанка от августа 1942 года о приеме драгоценностей, поздравление ко дню рождения, подписанное Орджоникидзе... Бестрепетной рукой Наташа развязала бантик ленточки, связывающей письма. Кузьмин накрыл ее руку своей. "Не надо", - сказал он просительно и мягко.
В уголке шкатулки Наташа обнаружила потертый изящный футлярчик, открыла его, и им в глаза брызнули серебристые и голубые искры.
- Какая красота! - восхитилась Наташа.- Я примерю?
- Родишь ребеночка - твое,- сказал Кузьмин, останавливая ее руку и сетуя на свою забывчивость.
- Не ко времени нам сейчас ребенок,-упрямо сказала Наташа.-Поживем для себя! Я хоть техникум закончу.
...Осенью следующего года ему позвонил шеф, и, едва услышав его голос, Кузьмин все понял. Он приехал в большую красивую квартиру шефа, был там весел, хорохорился, но за обедом исстрадался - не мог смотреть на исчахшего, с трудом евшего старика. Говорили о делах; Кузьмин согласился написать главу для новой книги шефа и отводил глаза. В кабинете шеф уселся за письменный стол, показал взглядом на стопочку библиографических карточек, на которых всегда делал заметки для памяти.
- Сдача дел, Андрюша,- сказал он, подмигнув.- Да вы не смущайтесь, это так естественно, но противно...- И голос его задрожал.- Извините! -сказал он, кашлянув.-Вы так ничего и не написали, да? Ну так слушайте. На последнем симпозиуме в Брно со мной только и разговаривали о вас. Я уже знал про это,- шеф прижал руку к животу,- и рискнул: изложил вашу концепцию, сославшись на диссертацию. Думаю, что к вам скоро обратится профессор и академик Кириллов - фантазер вроде вас. Идите к нему - вам мой совет. Они, конечно, ничего еще не умеют и мало что знают, но Кириллов, по-моему, всерьез занялся этой гадостью. И, главное, с современных позиций. И еще...- Шеф, морщась, боком прошел к дивану, лег: наверно, его схватывала боль.- На ваших глазах повалятся некие авторитеты и всплывут неизвестные имена. Пусть это станет вам уроком - не изменяйте себе, не дешевите. Скажите мне как на исповеди: вы не отказались от своей концепции?