- Приобщите к моим. Они в мойке.
- Почему? - отозвался через минуту Дмитрий Иванович.- Я их отправлю цитологам, пусть посмотрят, в чем дело...
- Вы что, обзавелись фабрикой РНК?- через два дня, позвонив Кузьмину домой, спросила знаменитейшая иммунолог.- Откуда ее столько в этих дохлых культурах?
- Что? Что! - чужим голосом отозвался Кузьмин.- РНК?!
День продолжился в ночь, без сна проведенную на кухне, в тишине, среди редких сильных ударов капель о непомытую тарелку в мойке, с гулкими, глубокими вдруг вздохами леса под окном, с редким просверком света фар машин, по каким-то тревожным делам летящих по шоссе.
Ему не давала покоя мысль об этой РНК, неожиданно обнаруженной в погибших культурах опухолевых клеток Олежки.
Я унаследовал РНК и память, подумал Кузьмин на тусклом туманном рассвете, глядя на закипающий чайник. Все, что он мне оставил. Все, что у него было,- так продолжилась мысль. Память во мне, а РНК - как посылка из другой жизни, из-за черты обозреваемости, из-за границы между нами. И тут же, по странной ассоциации, он понял, как это было! Приоткрыв крышку, Камаль услышал легчайший щелчок и, читая глазами на листе бумаги, прикрывающем динамит, "Умри!", все понял - и лег на мину, расплачиваясь за доверчивость и чистоту.
И вдруг все стало ясно! Эта странная живая РНК в мертвых раковых клетках-та же мина, смерть в знакомой упаковке. Раковая клетка, убитая живой водой, изрыгает свой яд! "Боже! - подумал он.- Я в начале пути! Моя живая вода - просто биологический стимулятор, не больше",..
В. А. тяжело опустился на лавочку, откинулся на ее спинку. Лицо у него было спокойное. Мимо шли сотрудники института, где проходила конференция, с любопытством поглядывали на В. А.- он только что открывал заседание.
- Ну и что за беда? - не понял В. А.- Это наука. Милый, оглянись: какой век на дворе! Они слушали меня, как... граммофон, хотя прошло только тридцать лет. Что ты скажешь о сегодняшнем дне через тридцать пет? И хорошо!-Он погладил Кузьмина по рукаву.- Можешь представить себе, чтобы кто-нибудь случайно создал хотя бы твою живую воду? То-то! Я уж не говорю про настоящую. Даже в сказках у нее три хозяина: баба-яга, черный ворон и змей. А это вековой опыт,- засмеялся он.- Собери миллион фактов, сложи из их мозаики узор - тогда и прочтешь заклинание, формулу. А-а-а! Чего говорить, Андрюша! В одиночку?! Соврал ты где-то.
Он совсем замкнулся-отгородился от мира, как бы затворив все двери и окна, опустив шторы и выключив свет,- и, лишившись даже тени, стал заново изучать свои владения, свой замкнутый мир, сейчас заполненный мертвяще-плоскими, необъемными обозначениями предметов, явлений и людей.
Он обнаружил, что его концепция, здание, выстроенное им, только кажется крепким; что оно, как тот монастырский корпус, уже обречено из-за своего неудобства, изжитости, множества перестроек, а теперь и населено только призраками.
В сосредоточенности своей, ибо не было на кого оглядываться в этом безмолвии, нарушаемом лишь шорохом истекающего в никуда песка-времени, он переступил порог, заглянул, как в открывшуюся пустую нишу, в будущее и, обретя в нем понимание конечности своих сил и желаний, обрушил свой мир, свой дом, хороня под обломками и маленькую тайну и легкую веселую надежду на удачу, на клад.
Попирая развалины концепции, он растолок в песок ее руины - и споткнулся об уцелевший неуклюжий обломок. Он перенес на него всю ярость и ненависть и обратил его в округлый, алмазной твердости голыш, который легко и незаметно для других
можно было бы зажать в кулаке или спрятать; но он жег ему руки и оттягивал карман. Он стал изучать его, и все, что он наработал, уместилось в конце концов на страничке очень сухого текста. И переписывая эту страничку много раз и исправляя до бесконечности, до утраты смысла, испытывая болезненное наслаждение от постепенного сокращения текста до полстранички, до абзаца, он трудно восходил по спирали, пока наконец, с другой высоты оценив свой результат, не сформулировал одну длинную фразу, смысл которой был понятен только ему. Он написал ее на отдельном листочке, который положил начало его секретному архиву, и в тот же день отдал материалы .Маньяку.
Одинокий-тот же сумасшедший!
Какое-то время он ненавидел Наташу-за ее ежевечернее неделикатное подглядывание в пустой лист бумаги, за вопросительно округлившуюся бровь, за то уловимое, но неуличимое пренебрежение, насмешку над его муками, за озабоченность мелочами, за то, что она подсылала к нему Анюточку, а по воскресеньям гнала его гулять с ней в парк, тащила в гости и была, была все время рядом, когда ни оглянись! С пугающей ясностью ему открылась вдруг их антиподность, и в великом презрении к себе, слепцу и недоумку, он странно вознесся в ледяное безразличие к ней. Но с последней точкой, поставленной в отчете, только ее близость, спокойная уверенность в неизбывности творящего жизнь мира поддержали его. В нем забрезжило понимание великой силы жизнеутверждения.
- ...Изумительно! - сказал Маньяк, снимая очки.- Вы вскрыли новый слой.- На его кривом лице светились глаза. Да он же красив, удивился Кузьмин.- Вы что, не понимаете, что теперь попали в учебники? Выходит, Коломенская-то не права!.. Столько лет!..
- Вы верили в нее? - подался вперед Кузьмин.
- Нет. - Маньяк затряс головой. - Но любой путь, пройденный до конца, исчерпывает себя, и это тоже польза. Если заблуждения искренни и бескорыстны, надо дать им место. Я и о себе говорю. А у вас двойная удача: утвердили и опровергли.
- Удача? - въедливо спросил Кузьмин.- Вы смеетесь надо мной?
- Вы... чудак.- Маньяк непонимающе смотрел на Кузьмина.- Я не хочу вас обидеть... Мне бы так повезло! За любую цену.
- Любую? - переспросил Кузьмин.
Он с трудом досидел до конца рабочего дня, а назавтра с утра пошел в поликлинику. Больничный лист ему не дали.
"Ну, астения,- сказала врач.- У половины нас астения. Возьмите, коллега, отпуск или смените работу..."
Окаменевший, он приехал в институт и сразу же был приглашен к Кириллову.
- Поздравляю вас! - Кириллов, костистый, непоколебимый, стоя протягивал ему руку, и Кузьмин машинально пожал ее.
Он много раз потом вспоминал, но не мог вспомнить эту минуту, как будто рукопожатия не было - у ладони не осталось памяти от его сильной теплой руки, такой дружеской, легкой.
- Очень устали? - Кириллов положил ему руку на плечо, и в этом несвойственном ему жесте была та правда внимания и уважения, которая едва ли передаваема словами.- Мне хочется поговорить с вами, пока все еще горячо. Похоже, и вы хотите что-то сказать? - Он говорил это и улыбался ему, как ровне.- Говорите, Андрей Васильевич!
Они сели в кресла напротив друг друга, и Кузьмин, чтобы не отвлекаться, сцепил пальцы, стал смотреть в окно.
- Не волнуйтесь,- сказал Кириллов; он встал и отошел к книжному шкафу, чтобы оказаться в тени, не мешать Кузьмину.
- Сейчас, сейчас!-сосредоточиваясь, сказал Кузьмин.- Вот! Все замкнулось на этой РНК: она первое звено в какой-то новой цепи, может быть, очень длинной, может быть, ведущей к истоку. За нее надо хвататься и идти - мой метод вам хорошо подходит. Как, знаете, странно!-вглядываясь в лицо Кириллова, пробормотал он.- Я думал о другом, а пригодился он здесь. И вот что еще - я выбросил тогда флакончики. А РНК нашли в препаратах Филина. Я настаиваю, чтобы было отмечено его авторство. По небрежности могло случиться...
- Еще месяц назад Филин принес мне объяснительную записку.- Кириллов выдвинул ящик стола, достал обыкновенную канцелярскую папку и положил на нее руку.- Он пишет, что по вашему же приказу перепроверял вас. Андрей Васильевич!..
Кузьмин провел рукою по лицу, отвернулся. Кириллов включил настольную лампу и поправил ее абажур так, чтобы свет падал только на пол.