Около входа в клуб стояла плотная говорливая толпа, с криками бегали ребятишки; в сильном свете ламп дрожали тучи комаров. Иногда от "моря" на сохранившую дневной жар площадь добегал прохладный ветер и здесь выдыхался, падал.
Танцы открыл обязательный вальс. Вадик разглядел наконец в толпе Олю - она танцевала с командиром, молча, с легкой улыбкой кружась вокруг него, неловко поворачивающегося (Вадик услышал, как командир говорил: "Бутовый камень... дефицит..."), а рядом совсем тяжело крутил Таню комиссар. Таня, захлебываясь, что-то рассказывала ему, комиссар только согласно кивал головой. В танце Оли с командиром было такое, что опять неприятно задело Вадика. Он встал так, чтобы заметить, куда Оля выйдет из круга, и пригласить ее потанцевать что-нибудь более медленное и знакомое ему. После вальса было объявлено танго. Вадик засуетился, завертел головой, но увидел Олю, уже танцующую с Игорьком. Он что-то медленно с ухмылочкой говорил ей, а у Оли лицо было серьезное и губы твердо сжаты. Но красавец Игорек все изгилялся, и каждый раз, когда он наклонялся к ней, на Вадика накатывала волна злости: ему казалось, что Игорек может сейчас поцеловать Олю. А руки Игорька бесцеремонно прихватывали Олю за спину, за талию, нахально ползали.
Всю последнюю неделю каждый вечер после девяти, загасив печку, Оля и Таня приходили на костер, садились возле командира. Иногда рядом оказывался Игорек с гитарой, и тогда Оля пела. Вадик, постелив на траву отцовскую кожаную куртку, садился поодаль и, не встревая в разговоры, тянул сигарету за сигаретой, до горечи во рту. Днем, планомерно обходя дома в деревне-на прием к нему так никто и не шел,- он был занят, да и Оля как-то сторонилась его после той прогулки на моторке; да и в Таниной улыбке Вадику чудилось что-то сочувственное. "А-а! - решил он еще сегодня утром, когда Оля скупо кивнула ему в ответ на комплимент.- Хватит! Не хочет - и не надо".)
Он выждал еще два танца, но Оли среди танцующих не нашел. В кругу выплясывающих ревниво выглядел Игорька, командира и ушел на шоссе, где воздух был сухой и теплый, и зашагал, пугая четким стуком своих каблуков ночную Живность. Глаза постепенно привыкали к мраку, он стал различать верхушки деревьев вдоль обочин и даже узкие светлые полоски песка по краям асфальта. Впереди кто-то маленький торопливо перебежал шоссе, зашуршал в кустах; Вадик вздрогнул. Несколько раз навстречу прошли парочки, перешептывающиеся и хихикающие, по стуку подковок Вадик угадывал, когда шел солдат. Одна из девушек, встреченных им в темноте, показалась знакомой горбуньей-секретаршей директора, она оглянулась на него, но солдат, который вел ее, тесно обняв за плечи, склонился к ней, их шаги смолкли; Вадик отвернулся, усмехаясь,- они целовались.
Он шагал, похлестывая подобранной на обочине веточкой по брючине, и, когда отдалился от центральной усадьбы, остался, как ему почудилось, на шоссе один среди звона и переливов кузнечиков в раскаленном поле, но потом в темноте проявился силуэт и светлым пятном угадался Олин белый отложной воротничок - она неслышно шла по обочине. Когда Вадик поравнялся с ней, она остановилась.
- А я узнал вас, по воротничку. Добрый вечер. Понравился концерт? - Вадик зашагал в ногу с Олей, независимой, суровой.
- Понравился,- безо всякого выражения ответила Оля.- А вы со мной из вежливости разговариваете или как?
- Что-то у нас с вами разговоры не получаются.- Вадик полез, за сигаретами.- Вы меня невзлюбили с того медосмотра, верно? Когда я дал вам отвод, да? А знаете, я до сих пор не забыл тоны вашего сердца. Запомнил их. Может быть, навсегда. Вот так! А вы сердитесь! А я ведь выполнял свой долг.
- Это к делу не относится,- строптиво сказала Оля.- Ну, закурите,- она остановилась,- я подожду.
Вадик торопливо чиркнул спичкой и, прикуривая, опустил глаза. Когда спичка погасла, он ослеп - шагнул и споткнулся,- и тут же его поддержала ее рука.
- Спасибо. Прямо куриная слепота.- Вадик надеялся, что Оля засмеется или отзовется на шутку, но она молчала.
Так они молча прошли еще с километр. Время от времени кто-нибудь из них хлопал себя по руке или шее, сгоняя комара. Потом из-за деревьев открылось поле и проселочная дорога. Свернули на нее, и Оля, отстав, сняла босоножки, пошла по пыли босиком.
- Что же не скажете, что это вредно? Я уже привыкла: это вредно, это опасно.- Даже в темноте Вадик чувствовал, что Оля улыбается. Она обогнала Вадика.
- А это не вредно. Пыль теплая,- примирительно сказал Вадик.
- Верно.- Оля обернулась.- Вы жили когда-нибудь в деревне? А я выросла в деревне. У нас такая хорошая была деревня, красивая. А потом в райцентр переехали. Вот его не люблю. Мне и Москва не нравится.
- Так вы ее не знаете.
- Человек должен жить на природе,- медленно и поучительно произнесла Оля,- тогда он будет видеть, как живут деревья... вода... животные... Как
кружится небо, как встает солнце...- Вадик усмехнулся, и она почувствовала это.- Не так?.. А когда начинается весна?
- Почки набухают?
- Нет. Снег, снег сыреет. Небо - выше, ветер - тише, деревья теплеют.
- Это хорошо, что вы в лесотехнический пошли,- сказал Вадик.
- А может, нет? - сама себя спросила Оля. Она пропустила Вадика вперед и надела босоножки.- Я же буду лесозаготовкой заниматься - пилить, обдирать, щепить, строгать...
Дорога чуть поднялась в гору, и они вошли в пласт теплого травяного воздуха.
- Такого в городе нет,- сказала Оля. Она остановилась.- Домой хочу! Не прижиться мне в городе... Зря говорят: "Жизнь прожить - не поле перейти". Надо говорить: "Жизнь прожить - как поле перейти". Вот дорога, и все есть - и низко и высоко, тепло и холодно.
- Не думал, что вы такая,- удивленно признался Вадик.- Очень уж вы суровы были на медосмотре.
- А вы серьезный, да? Ну а я легкомысленная. Вот и говорю: жизнь прожить - как поле перейти,- с вызовом повторила она.
У самого лагеря Вадик замедлил шаги:
- Погуляем? - Оля кивнула, и они пошли по неровной темной улице в сторону рощи. Там, с обрыва у развалин церкви, открылось водохранилище, "море", мерцающее в свете луны. С порывом ветра странным акустическим эффектом до них донеслась музыка с центральной усадьбы. Танцевали вальс.
- Последний вальс,- сказала Оля и несколько раз медленно покружилась.
Музыка стихла, и стали различимы испуганные шорохи листьев и рокот в кронах старых деревьев, плеск воды. Оля подняла руку, призывая Вадика прислушаться, и вдруг резко и страшно скрипнуло соседнее дерево, они оба вздрогнули, Оля даже подалась к Вадику, на секунду прижалась к нему, и его руки нашли ее плечи, и губы сами по себе скользнули по ее щеке.
Она стояла, не двигаясь и глядя в сторону, равнодушная. Потом мягко отстранилась и долго-долго рассматривала его лицо холодным пристальным взглядом.
- Что? - не выдержал Вадик, заробев почему-то.- Что вы?
- Слышите? - спросила она. Вадик смежил веки, прислушался - музыка, опять вальс. Где-то на середине мелодия оборвалась. Оля вздрогнула, повернулась и пошла через рощу к дороге. Вадик нагнал ее и - а, будь, что будет! - стал целовать в увертывающиеся твердые губы, в закрытые глаза, лоб- по-детски торопливо-быстро, Оля равнодушно и, чуть усмехаясь, отстранялась. Вадик опустил руки. Тогда она открыла глаза и, все еще усмехаясь уголками губ, взглянула на него. Неподвижно стоя, он медленно поднял руку. Осторожно поднес ее к Олиному лицу, коснулся кончиками пальцев щеки и погладил. И снова провел, едва касаясь, от виска, от тонких волос к подбородку. Тихо поднял другую руку, нежно тронул ее лицо... И как будто его жажда передалась Оле, ее рука, легко лежавшая у него на плече, стала тяжелеть, словно с трудом переползла ему на шею, и ее губы открылись, ожили.
Когда он опять стал слышать шум листвы и их собственное запинающееся дыхание, она отстранилась и, будто застыдясь, пошла вперед. У него было пусто в голове; он чувствовал, что нужны слова, много красивых слов, и знал их, эти слова, и уже однажды говорил их - поэтому они сейчас показались ему всего лишь пеной на волне: что-то в поведении Оли сдерживало его.