Работая начальником медвытрезвителя, Ильин добивался, чтобы материалы на задержанных пьяниц не только своевременно направлялись в трудовые коллективы, но и оперативно рассматривались на товарищеских судах, причем в присутствии работников милиции. Это повышало эффективность работы медвытрезвителя.
На пенсию Ильин ушел в 1970 году. Можно б было и еще поработать, да стало сдавать сердце и болели ноги.
-- У меня, -- говорит он, -- буквально все проходит через сердце, а уж ноги столько протопали...
У Ильина есть сын и дочь. Семья сына живет в Воронеже, а дочь с внучкой -- в Киеве. Жизнь Ильина поделена на две части: война и после войны.
О работе в милиции Павел Тихонович говорит с теплотой, часто вспоминает своего помощника Николая Корчагина и водителя Андрея Шилова. По-прежнему не пьет и не курит. Одно время стал разводить юрловских голосистых кур. Нравилось, как протяжно и мелодично поют по утрам красавцы-петухи.
Была в жизни Ильина и проблема. Долгое время фронтовику пришлось жить во временно приспособленной для жилья развалюхе с печным отоплением, без воды и туалета. Это на старости-то лет. Хотя и стоял в очереди на улучшение жилищных условий, но мало верил, что вопрос решится. И вдруг узнал, что городской властью ему выделена в Северном микрорайоне в новом доме однокомнатная квартира. Радости не было предела. Вытирая слезы, Ильин говорит:
-- Теперь буду жить там, где зимой сорок третьего вместе с однополчанами освобождал родной Воронеж.
Что ж, ветеран войны это заслужил. Живи, ветеран, подольше! И спасибо тебе за все!
Войну ненавижу!
(год войны для девочки Лиды)
От жары -- не продохнуть. Но к обеду потянул ветерок, он стал крепчать, небо постепенно заволокли облака, кругом засверкало, загромыхало -- и вот уже задробил по ссохшейся земле дождь. Однако его мощный рокот был недолгим, дождь перешел в окладной и стал накрапывать мерно, тихо. Природную благодать и покой нарушал лишь въедливый, звонкий перестук старых настенных часов, монотонно напоминавших мне и моей собеседнице о необратимом ходе времени.
Хозяйка квартиры, пожилая с уставшими глазами женщина, распахнув настежь балконную дверь и опершись рукой на подоконник, задумалась. Вслушиваясь в легкий шелест дождя, негромко сказала:
-- Только что жарило как летом сорок второго. И вот дождик. А тогда слезы рекой лились. Знаете, мне порой кажется, что дождик словно оплакивает все наши беды и несчастья, а их столько... -- Тяжело вздохнув и покачав головой, села на стул и продолжила прерванный разговор.
-- В сорок первом мне шел шестой годик. Кроме меня в семье был еще маленький братик Сережа... -- Голубые глаза собеседницы задумчивы, порой отрешенные от всего того, что окружало, и, казалось, душа этой женщины уносилась в те далекие годы, когда еще ребенком она познала самое страшное, что бывает в жизни людей -- войну.
-- ...Помню мама взяла на руки Сережу, и мы втроем пошли на рынок за молоком. Купили, подходим к дому, а соседка говорит, что приходил папа, но нас не застал и расстроенный ушел на вокзал. Мама хотела сразу же идти на вокзал, да соседка вспомнила, что отец оставил для нас записку. Отдав подержать мне братика, мама побежала в комнату и взяла записку. Папа писал в ней, что прибыл с воинским эшелоном, домой его отпустили всего на час, а когда на фронт отправят -- сам не знает. Просил приехать проводить и купить что-нибудь из еды, а еще привезти теплые носки.
Началась беготня по магазинам: мама спешила купить и не опоздать на вокзал. На руках у нее Сережа и сумка, а я бежала сзади, уцепившись рукой за сумку. Наконец все, что папа просил, купили и пошли к вокзалу. У Петровского сквера остановились отдышаться. Гляжу на маму, а ее не узнать: глаза такие, что вот-вот слезами брызнут. А мне самой хоть реви -- так любила маму и папу. Но мама заметила, что глаз от нее не отрываю, и, нахмурившись, сказала:
-- Пошли, доченька, а то опоздаем.
На привокзальной площади -- не протолкнуться. Мама, то громко и требовательно, то тихо и жалобно, просила пропустить ее с малыми ребятишками. Кто-то сторонился, но таких было мало, у всех свои заботы, все куда-то спешили. Я бежала за мамой, чтобы не отстать, Сережа от шума и толкотни проснулся, его головка раскачивалась из стороны в сторону.
-- Не отставай, Лидушка, не отставай, -- говорила мама и умоляла идущих впереди пропустить. У меня сползла юбочка, и я остановилась, чтобы подтянуть ее. Мама тоже остановилась -- и недовольным голосом:
-- Ну чего застряла, ведь эшелон упустим!
Схватив меня за руку, потянула к открытой двери вокзала. "И куда все так спешат, мы-то к папе," -- думала я. Но детским подсознанием понимала: если буду останавливаться, то папу уж точно не увижу, а мама потом станет плакать. Кое-как выбрались к платформе, но нас огорчили -- эшелон, в котором был папа, уже ушел. Мама в это не хотела верить и все приставала к дядям и тетям с расспросами. "Как же так! -- возмущалась она, -- Муж просил приехать проводить... Не-ет, он не мог уехать!" Ходили, смотрели, надеясь увидеть папу, но бесполезно. Потом, отойдя к ограде, все вместе плакали, а громче всех ревел, ничего не понимая, Сережа. Он проголодался, и его надо было кормить.
...Сейчас-то все по-другому оцениваю, -- говорит Лидия Петровна, -- понимаю, что добрая, нежная и такая еще молодая мама, оставшись с нами двумя без отца, на какое-то время растерялась. Она не думала, что жизнь так круто повернет и на ее плечи свалится куча проблем. Да каких! Этим летом папа подрабатывал комбайнером в Добринке Липецкой области. Он был работящий, крепко любил семью, и маме с ним было легко. Оттуда, с Добринки, его и забрали в армию. После короткой переподготовки часть бросили на фронт. Эшелон шел через Воронеж, стоянка была небольшой, но отец все-таки сумел заскочить домой. Мама страшно переживала, что не увидела его, и потом винила себя и много плакала. Жизнь маму вообще не баловала. Вспоминаю, что от нее слышала.
Родилась, а через два года умерли родители. Жила у старшей сестры, помогая вынянчивать ее четверых детей. Когда исполнилось шестнадцать, приехала в Воронеж и устроилась разнорабочей в артель "Октябрь". Рано вышла замуж за студента сельскохозяйственного техникума. Жить было негде, и родители временно поселились у сестры отца, рядом с трампарком в маленькой коммунальной комнате. Появлением молодой семьи были недовольны соседи и пожаловались в ЖЭК. Пришлось перетаскивать вещички и целых полгода ютиться под лестничной площадкой. Папа учился хорошо. Техникум окончил с красным дипломом. Мама была мной беременна, и он пошел к директору, чтобы семье выделили хоть какое-то жилье. Ему разрешили жить в кладовке, в доме напротив ДК. Родители обустроили кладовку под жилье и стали в ней жить. Родилась я, а через несколько лет братик. Пожить бы, порадоваться, но война все перепутала. От отца получили всего одно письмо, да и то с дороги. Больше, сколько не ждали, писем не было.
Лето сорок второго было жаркое. Немцы подступали к Воронежу, их самолеты все чаще налетали и бомбили город, а мы прятались в подвале. Многие дома были уже разрушены, деревья повалены, кругом кучи кирпича, щебня, битого стекла и всюду пыль, пыль. Надо было куда-то уезжать, но куда? Старшая сестра мамы к тому времени умерла, а ее дети поразъехались. Соседи посоветовали ехать с ними в Новую Усмань. Мама согласилась, так как жить в городе стало страшно. Собрала в сумки кое-какие пожитки, потом долго ломала голову, как меня одеть. Посейчас помню -- нарядила в зимнее пальто и в валенки: на улице страшная жарища, а я -- во всем зимнем. Мать успокаивала -- потерпи, доченька, потерпи, от жара костей не ломит, зато зимой будет что одеть. Зашла соседка и ахнула: