Над нами — руины Москвы, под нами —
огни преисподней.
Мы не знаем, который сейчас час и что
за дата сегодня —
Может быть, утро среды, а может быть,
вечер субботний,
Радиационный фон наверху спадет лишь
лет через сотню.
За нами никто не придет, нас уже не спасут,
Мы грызем друг другу глотки за воду
и растворимый суп.
Страшный суд уже позади, и, по ходу,
нам повезло:
Наказано зло, никто из нас не стал
отпущенья козлом,
Нам дарована новая жизнь — ворота
нашего рая
Плотно заперты изнутри, навеки
герметично задраены.
Они не пропускают отравленный воздух
и гаммалучи —
Мы приговорены к высшей мере, но нам
не нужны палачи
Для исполнения приговора, мы все сделаем
сами,
Друг друга всеми доступными способами
кромсая.
Веселого мало, все боятся панически
финала трагического,
Но есть одна радость — сеть пока что дает
электричество!
Run’, way, run’, way! From de radiation!
Move, move! Say goodbye to de sun!
Hide, hide from de murderous rays —
Welcome to de last party ina de history
of de human race!
Мы не знаем, кому сказать спасибо за то,
что есть еще ток,
За то, что мы сможем оставить потомкам
этот вещдок,
За то, что звучит микрофон и гудит
синтезатор,
Пока генератор наматывает бесплатные
киловатты —
Их уже никто не посчитает и счет никуда
не пришлет.
Мы прыгаем в танце, проламывая
ботинками лед:
Над нами — руины Москвы, под нами —
преисподней огни,
Сквозь холодную корку бетонного пола нам
пятки лижут они,
Заставляя плясать веселей на обломках
искалеченных судеб.
Вечеринка в разгаре, афтепати не будет.
Мы хотим танцевать, как завещал нам Цой
в конце XX века:
Конец света — неплохой повод, чтоб
замутить дискотеку!
Jungle iz massive! Откройте сердца
для позитивных вибраций!
Пусть когти радиации снаружи царапают
нашего бункера панцирь —
Нам тут хоть бы хны, и, кажется, лучшее,
что в жизни сделали мы,
Это как раз вот этот чертов пир во время
чумы!
Run’, way, run’, way! From de radiation!
Move, move! Say goodbye to de sun!
Hide, hide from de murderous rays —
Welcome to de last party ina de history
of de human race!
....они еще долго куролесили, допивая алкоголь и танцуя, джемили, спорили о чемто, Саша успел даже пообниматься с одной из эмодевчонок, глядя, как играют другие музыканты. Когда именно закончилась эта безумная вечеринка, точно сказать не мог никто — этот подвал никогда не провожал закатов и не встречал рассветов, здесь всегда было одно, навечно закованное в безмолвный бетон время.
Скорее всего, безумный праздник завершился для всех поразному — бухла было много, и никто не сдерживал явно общее для всех желание напиться в стельку.
Для Саши тусовка прогорела, когда он понял, что уже несколько раз превысил свою допустимую норму алкоголя. Держась за стены, он добрел до той части подземелья, где репетировала их группа, и упал на кучу из обрезков ковролина в одной из комнат. Он еще какоето время лежал, пытаясь бороться с «вертолетами», потом коекак встал и отполз в сторону. Его вырвало. Он с трудом вернулся обратно, лег на спину, ничего не соображая, уставившись широко раскрытыми глазами в маслянистую темноту и моля высшие силы о том, чтобы поскорее отключиться. Высшие силы смилостивились над ним, и через какоето время Саша провалился в глубокое, без сновидений, забытье.
Саша с трудом разлепил глаза. Он замерз, дико болела голова. Немного побарахтавшись в кусках какойто ткани, он с кряхтением сел, разминая затекшие конечности и пытаясь сообразить, где находится.
Через мгновение события прошлого вечера как снежная лавина обрушились на раскалывающуюся от тяжелого похмелья голову.
Бомбят. Москвы больше нет. Дверь.
Ленка. Родители. Сестра.
От вчерашнего бесшабашного веселья не осталось и следа. Саша сидел, обхватив голову дрожащими руками и изо всех сил пытаясь прийти в себя. Его мутило, и это утро можно было, без сомнений, назвать самым дерьмовым утром в его жизни. Не так давно он жестко перебрал после концерта на гастролях в ЮжноСахалинске и опрометчиво присвоил звание «самого дерьмового утра» пробуждению на следующий после концерта день, потому что плохо ему было как никогда.
При этом проснулся он в кровати лучшей гостиницы с видом на горнолыжный спуск, покрытый белоснежным снегом.
А не в кусках ковролина на грязном голом бетонном полу намертво закупоренного бомбоубежища под руинами Москвы.
Болел живот, и дико хотелось есть. Саша встал и побрел в соседнюю комнату, где собственно и находились все инструменты его группы и два дивана вокруг невысокого столика.