Когда Малкольм возвратился, неся сахар, Хамид немедленно начал:
— С собой ли у вас яйцо, которое мой друг велел вам купить? Дайте его мне, пожалуйста.
Малкольм осторожно вынул яйцо из кармана пиджака и передал его Хамиду. Хамид тут же взял его, как бы взвешивая в руках. Затем, попросив ручку, он начал исписывать яйцо арабскими словами. Никто не произнес ни слова в тот момент. Когда поверхность яйца была полностью исписана, Хамид повернулся и сурово взглянул на Малкольма.
— Вы совершили серьезную ошибку, — начал он. — Неверно используя свою сексуальную энергию, вы подверглись воздействию ужасного зла. Мне сказали, что вы обращаетесь за помощью уже в третий раз. Это правда?
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что дважды вы уже были у тех, кто знает об этом, но вы не выполняли их инструкции, и поэтому вам не стало лучше. Это так?
Малкольм, пристыженный, пояснил, что это действительно так. Дважды он по случаю попадал к целителям, но они требовали от него исполнения таких вещей, которые он был не в состоянии вынести.
— Что они сделали, чтобы помочь вам? — спросил Хамид.
— В основном они давали мне специальные травы и чай, — ответил он.
— Но не говорили ли они вам не есть мяса в течение сорока дней и не притрагиваться к алкоголю в течение этого периода?
Малкольм казался ошеломленным и озадаченным.
— Как вы узнали об этом? — спросил он.
— Все это в яйце, — ответил Хамид. — Вся информация заключена в яйце, не так ли? А теперь, раз уж вы попросили о помощи, примите ли вы мое лечение безоговорочно ?
Малкольм кивнул.
- Тогда принесите полотенце и обмотайте его вокруг шеи,- сказал Хамид. — Я разобью яйцо у вас на лбу».
Последовало недоуменное молчание. Ни Малкольм, ни я не двигались несколько мгновений, пока Хамид не приказал ему еще раз принести полотенце. Когда Малкольм вернулся, он выглядел несчастным, и казалось, что он стал меньше, чем был, когда выходил из комнаты. Атмосфера была столь напряженной, что даже Хамид слегка дрожал, а его лоб от напряжения был покрыт капельками пота.
— До того как я сделаю это, — сказал он, — вы должны пообещать мне сжечь ту картину, что висит у вас наверху, а, кроме того, не есть мяса сорок дней и ночей и не пить спиртного в течение этого периода. Если вы и на этот раз не сделаете этого, другого шанса не будет. Вам это ясно?
Малкольм печально кивнул.
— Но зачем жечь картину? — спросил он. — Это самая лучшая картина из написанных мной.
— Может быть, это и хорошая картина, но она исходит не от добра. Мой друг уже рассказал мне о ней. Вы должны извинить нас. Я посылал его наверх, чтобы он нашел источник того, что я чувствовал в этом доме.
Хамид поднялся. Я мог видеть Малкольма со слегка наклоненной головой и закрытыми глазами, которые находились ниже уровня левого плеча Хамида. В какой-то момент я вдруг пожалел, что вообще связался с Хамидом. Затем Хамид подошел на два шага ближе, поднял руку, в которой он держал яйцо, и с большой силой опустил ее на лоб Малкольма так, что яйцо разбилось прямо у него над бровями. Мне показалось, что оно буквально взорвалось. Желток и белок отскочили от его носа и грязным желтым пятном шлепнулись на его колено.
— Дай мне, пожалуйста, бумажный пакет, — приказал Хамид.
Он взял пакет в левую руку и тщательно соскреб в него всю грязь. Затем, осмотрев Малкольма в поисках остатков скорлупы, прилипших к нему, он отдал пакет мне. Наконец, он снял с Малкольма полотенце и заботливо и осторожно вытер его лицо.
— Хорошо, — сказал он. — Все сделано. Сожалею, что испортил ваш костюм, но, думаю, в химчистке позаботятся о нем. А теперь можете открыть глаза.
Хамид улыбался, и все в комнате изменилось. В воздухе была легкость, и я заметил, что на диван, на котором мы сидели, сквозь окно падал солнечный свет.
— Теперь не забывайте делать, то, что я вам говорил, поскольку у вас не будет другого шанса. Идем, — сказал он, обернувшись ко мне. — Возьми пакет. Мы должны идти.
Он велел мне ехать в южную часть Лондона, туда, где Темза выходит за городскую черту. Он пребывал в очень веселом настроении, рассказывая веселые случаи о своей юности в Турции, как будто ничего не произошло. Наконец я попросил его объяснить.
— Нечего объяснять, — сказал он. — Тебе еще слишком рано знать об этих вещах. Хотя, когда-нибудь, если захочешь, мы сможем еще поговорить.
— Но яйцо как будто взорвалось, — воскликнул я. — А потом весь желток и белок опустились на одно и то же место. Это противоречит логике.
Хамид захохотал во все горло.
— Я же сказал тебе, что в яйце были все секреты, которые мы хотели узнать.
Я все еще не был удовлетворен. Я стал свидетелем невероятно сильного действия, но каким-то образом в ситуации не доставало развязки. Вот уже больше пяти лет я профессионально занимался целительством, но никогда прежде я не видел ничего столь глубокого и сильного, как то, что Хамид сделал сегодня. Это действие отличалось не только по уровню, но и по виду. Наконец я спросил у него: — Этот человек действительно излечился? Теперь он вновь обретет свое здоровье?
Хамид взглянул на меня серьезно и сказал: — Это зависит исключительно от него. Мы дали ему все, в чем он нуждался для полного исцеления, но мы не можем заставить его принять это. Все, что мы можем сейчас делать, так это молиться за него.
Мы остановили машину на набережной Темзы. Хамид спешил по дорожке, и я следовал за ним настолько быстро, насколько мог. В руке он нес пакет и когда он кидал его в воду, любой проходивший мимо мог бы подумать, что он кормит чаек. Он молча наблюдал за пакетом, пока он не скрылся в грязной воде, а затем вернулся к машине.
— Поехали ко мне, — сказал он. — Мы еще не завтракали, и я проголодался!
За едой он перешел к точным инструкциям, которые я должен был выполнять. Он рассказывал в подробностях, что мне делать с Малкольмом в течение следующих сорока дней. Хамид отказался рассказать о методе, который он использовал, и не рассказал, почему было необходимо разбить яйцо у Малкольма на голове. На Хамида это было совершенно непохоже, потому что он всегда скептически относился ко всему, что имело отношение к магии. Затем он поразил меня еще раз.
— Завтра я уезжаю в Стамбул. В начале января ты сможешь найти меня в южной части Анталии. Если ты приедешь должным образом и в верный час, я приму тебя. Но ты должен приехать один, бросив все, что является прошлым. Не должно остаться незаконченных дел, грязного белья в прачечной, неоплаченных счетов. Не должно остаться ничего, что удерживало бы тебя от свободного путешествия. Более того, вся наша совместная работа была всего лишь подготовкой к этому моменту. Теперь от тебя зависит, сделаешь ли ты следующий шаг, который полностью станет шагом в неизведанное.
Потом он улыбнулся мне, положив свою руку на мою:
— Это правда, что я знаю кое-что о Дервишах. Ты должен простить меня, потому что вещи, в которые мы однажды можем углубиться вместе, не предназначены для каждого. И я должен был быть абсолютно уверен, что ты действительно хотел узнать это сердцем, а не только разумом. Я думаю, что ты уже начал усваивать это, не так ли?
Он протянул мне открытку:
— Внимательно посмотри на картинку. Однажды, по Божьей воле, ты посетишь это место; если это произойдет, то ты узнаешь, что твое настоящее путешествие началось.
На открытке была фотография, как мне показалось, внутреннего помещения большой гробницы. На переднем плане восхитительная золотая материя покрывала то, что, как я предполагал, являлось гробом, в изголовье которого покоился огромный голубой тюрбан. Свет в помещении отражался на цветных стенах гробницы, покрытых золотой арабской вязью в обрамлении красного, черного и зеленого кафеля. На обороте открытки Хамид написал адрес: до востребования, абонентский ящик 18, Сиде, Анталия, Турция.
Остаток дня мы провели вместе. Я даже не понимал, насколько я привязался к нему за время нашего совместного обучения. Мысль о том, что он уезжает, наполняла меня чувством утраты. Но я также понимал, что если я последую за ним, это даст мне глубокую сопричастность на последующие годы. На прощание мы обнялись; глубоко потрясенный, я вышел из его дома и направился к автобусной остановке. Был холодный ноябрьский день 1969 года. Воздух был влажный, слегка туманный. До меня доносился запах горящих на площади листьев.