– Не веришь мне, спроси у мамы, – Токмаков перевел глаза на дочь.
– Папа, ну зачем? – недовольно поморщилась Света. – Был, не был… Это все плюсквамперфектум, давно прошедшее. У нас сейчас другая страна, новая жизнь, весь этот социализм давно в прошлом…
– Это был не социализм!
– Ну все равно, что бы там ни было… Я понимаю: твоя молодость, твоя жизнь, тебе это важно – ну а ему зачем это знать? Чтобы и у него появились мертвые, которые хватают живых? Папа, это проклятое прошлое не дает нам дышать. Его надо похоронить, забыть и избавиться наконец от всех исторических правд, сколько бы их ни было.
Да, Света умеет говорить, не зря она преподает литературу в университете. В свое время Токмаков не захотел, чтобы дочь пошла по его пути. Может быть, и зря не захотел…
Он потер щеку привычным жестом. Рубцы от ожогов давно сошли, лишь кожа была сухой и морщинистой, какой-то неживой, а вот привычка трогать щеку осталась. Когда-то обожженное лицо его спасло, сделав неузнаваемым. Согласно последней легенде, он числился танкистом, обгоревшим в войну, и лишь жене было известно, что до того его считали пострадавшим на службе пожарным. Но даже она не знала, кем он был раньше. Этого не знал никто, кроме четырех человек, последний из которых умер три года назад.
К вечеру дочь с внуком уехали в город. В этот день на даче собирались люди, видеть которых им было не положено. На сей раз тех, кто сумел выбраться, оказалось восемь человек. Пили водку не чокаясь, как на поминках, сидели, молчали. Никто не знал, когда умер Лаврентий Павлович, поэтому датой его смерти уговорились считать 26 июня. Когда молчание вот-вот должно было разрядиться разговором, Токмаков начал первый:
– Я что думаю… Мне месяц назад стукнуло восемьдесят. Может быть, пора расконспирироваться?
Невысокий человек лет пятидесяти с небольшим, по-особому, профессионально неброский, поднял голову:
– Вы полагаете, если вам восемьдесят лет, за вас не возьмутся?
– Ну и что они узнают, Валера? Столько времени прошло. Моей последней легенде уже сорок лет, а из тех, кто ее готовил, давно никого не осталось. Это все, как говорит моя дочь, плюсквамперфектум, давно прошедшее, годится только для мемуаров…
– Что на вас нашло, Олег Арсеньевич? С чего вдруг? – удивленно спросила невысокая женщина. – Зачем?
– Дело в том, что я… Давайте-ка еще выпьем, ребята! – он налил, одним духом махнул свою стопку, чуть помолчал, хлопнул ладонью по столу. – Так вот: дело в том, что я был последним следователем Лаврентия Павловича.
Неброский человек от неожиданности уронил бутылку, чертыхнулся.
– Вы?!!
– Да, именно я. Руденко не в счет – он был не следователь, а беллетрист. Ни о чем серьезном они не говорили. Я могу с точностью до двух-трех дней установить дату смерти товарища Берия… – он помрачнел, – надеюсь, что могу. Потому что если случилось как-то иначе… мне будет очень жаль.
– Тогда другое дело. Но почему так внезапно?
– Словарь.
– Что?
– Энциклопедический словарь. Где за словом «Бериташвили» идет «Берк». И еще Большая Советская Энциклопедия, где огромнейшая статья про Берингово море. Знаете, товарищи, конспирация конспирацией, но я с такой постановкой вопроса категорически не согласен. Поэтому давайте выпьем еще, поскольку сидим мы здесь в последний раз…
Это было вечером 26 июня, а в конце следующего дня Токмаков позвал вернувшегося из города Славку.
– Слушай, герой. Ты, кажется, хотел подработать?
– Угу… – кивнул внук.
– Будешь работать у меня, секретарем. Компьютером владеешь?
Славка снова кивнул.
– Я буду диктовать, а ты печатать. А то у меня и руки, и глаза уже не те. Стрелять и драться еще сумею, а вот тонкую работу…
– Стрелять? Ты?!! И драться?!!! Опять разыгрываешь?
– Значит, договорились. Будешь мне помогать, – не обратив внимания на скепсис внука, подытожил он. – Ты работаешь, я плачу. Скучно не будет, это я обещаю…
…Год за годом, десятилетие за десятилетием они по капле собирали хронику того, что произошло в Советском Союзе 26 июня 1953 года. Все это, записанное на бумаге, лежало в надежном месте. Но Токмакову бумажки были не нужны. Память у него была абсолютная, за то и взяли его в разведшколу неполных восемнадцати лет…
Часть первая
Переворот
Вы не воспринимаете меня всерьез. Что ж, это ваше право. Но запомните мои слова: самой большой ошибкой моих врагов было – не воспринимать меня всерьез.