— Это, наверное, и через тысячу лет будет, — хмыкнул Фока. — Представляешь, мир уже будет совсем другой. Может, даже все научатся летать, аки Дедалы. А юноши все будут того, смерять.
— Кстати, Тит, — подал голос Трофим. — Ты сказал обо мне, Улебе, Амаре, Юлхуше. Только о Фоке ничего не сказал. Обнародуй?
— Фока слишком смазлив, — скорчил рожу Тит. — Эти его томные глаза и классический греческий профиль… И о делах своих даже обмолвками не распространяется. Думаю, считать его девок — только вас унижать. Но давай скажем так, встреч с патрикианкой я ожидал скорее от Фоки, чем от Улеба. Это так, общее впечатление.
Фока коротко сверкнул на Тита глазами, но промолчал.
— Так вы меня сбили и не дели мне закончить мысль, — поднял палец Тит. — Я рад, что вы не забываете приносить дары Венере, но ведь надо помнить и о боевом братстве. Давайте сегодня встретимся хотя бы за пару часов до конца увольнительной и посидим где-нибудь вместе?
— А где? — спросил Улеб.
— Ну… Хотя бы портовый трактир «Эльм», в Элефтерии. Дешевое место. Дешевое вино.
— Самое дешевое, — хмыкнул Трофим.
— Ага, — подтвердил Тит.
— Дрянное вино и дорвавшаяся до него пьяная матросня. В прошлый раз как раз в таком месте и вышла драка.
— Что они нам? — пожал плечам Тит. — Мы пройдем сквозь них, как нож в масло.
— Мне это «масло» тогда засветило хороший фингал, — буркнул Трофим. — Плотин потом полдня меня распекал.
— Плотин распекал тебя не за драку, а за то, что ты позволил добраться до своего лица какому-то жалкому матросяге.
— Неважно. Когда Плотин орет, повод теряет значение… Да и вообще, ваши рожи я так и так увижу после увольнительной, в отличие от сами знаете кого… Смысл похода?
Тит повел взглядом куда-то поверх голов друзей и прищелкнул пальцами, подыскивая слова.
— Смысл в том, что можно посидеть вместе. Выпить вина — прогорклого. Съесть похлебку с квелым луком. Но все это не по сигналу трубача. Понимаешь, друг Трофим? Кусочек свободы.
Это Трофим понимал. А Тит обращался уже ко всем:
— Да бросьте, ребята. Последний год школы — и нас разбросают по назначениям. Фема большая, а кого может и дальше пошлют. Хорошо, если потом увидимся. И что мы вспомним друг о друге? Только как Плотин с остальными давили из нас сок? Пошли посидим вместе, пока еще можем. Хоть и не по человечески, но как кошель позволяет.
— Ладно, оратор, — улыбнулся Улеб. — На этот раз толково сказал. Я — за. Амар, Юлхуш — вы как?
Юлхуш с Амаром переглянулись и кивнули.
— Дело! — обрадовался Тит. — Фока?
— Согласен, — сказал Фока, быстро прикинув что-то в уме.
— Остался только ты, семьянин. — Тит невинно смотрел на Трофима.
— Черт с вами. Приду, — пообещал Трофим. — Только для того, чтобы последить за вами, разбойники. Эрини ругаться будет…
— А ты покажи ей, кто в доме будет хозяин, — посоветовал Улеб. — Кулаком по столу, и брови к переносице сдвинь. — Улеб показал, как надо сдвинуть брови. — Поставь себя сразу. Потом-то и жить проще будет.
— Да, спасибо за совет… — постненьким голосом поблагодарил Трофим. — Ну тогда давайте решать, где и во сколько встречаемся. Времени мало. Надо его сжимать.
На стук в дверь открыл отец Эрини, бывший кентарх[10] Геннадий. Он встретил Трофима одобрительным рычанием. Крепкий, хромой, с битой сединой черной жесткой шевелюрой, он и на покое не утратил былой звучности командирского голоса.
— А, Трофим! — загремел он на весь маленький дворик. — Заходи.
Они прошли в боковую дверь. Здесь их встретила Панфоя. Эрини не унаследовала от матери тихого нрава, зато взяла улыбку.
— Попробуй груши, Трофим. — Панфоя показала на вазу с фруктами на столе. — Медовый вкус. А я пока позову Эрини.
Трофим устроился за столом напротив Геннадия, заполучил в руки грушу и вонзился в нее зубами.
— Ну, рассказывай… — предложил Геннадий, привычно отставив в сторону плохо гнущуюся ногу. Как военный, который большую часть жизни отдал войску, он любил расспрашивать Трофима о нынешней учебе и военной премудрости, а как старый друг отца Трофима, которому Трофим был отдан в попечение, считал своим долгом быть в курсе всех новостей. — Рассказывай, — повторил Геннадий, и Трофим уже открыл рот, как в распахнувшуюся дверь ворвался небольшой вихрь и, кружась, налетел на Трофима. Выбитая из руки груша со спелым чпоком впечаталась в пол. А вихрь обернулся Эрини, удобно уместившейся на коленях Трофима, и обвившей ему шею своими тонкими руками.
— Груша… — Укоризненно выпятил губу Трофим.
— Возьми две. — Эрини повернулась к столу, цапнула из вазы два плода и повернулась обратно, держа их перед Трофимом на уровне своей головы, наподобие сережек. Так вот образовалась перед ним картина: смуглое личико с голубыми глазищами и спиралькой спадающего на лоб непокорного черного завитка, и две груши по сторонам, обрамлением. — Нет, возьми одну, — передумала Эрини. — Обе спелые, свежие. Какую выбираешь, Аристотелев ослик?
— Кто-кто? — переспросил Трофим.
— Был такой философ Аристотель, — пояснила Эрини.
— А, слышал, воспитатель Александра Великого.
— Так вот, он придумал умозрительную задачу про осла. Что если несчастная животина однажды окажется между двумя совершенно одинаковыми кучами сена, до которых будет совершенно равное расстояние? Если осел не решит, какую из одинаковых охапок предпочесть, он может просто умереть с голоду.
— Дурак осел, если не сообразит, — сказал Трофим и решительно взял у Эрини грушу с правого уха. — И Аристотель твой тоже дурак, — подытожил он и открыл рот, чтоб отчекрыжить кусок от фрукта.
Но Эрини прикрыла ему рот ладошкой.
— У осла был совершенно одинаковый выбор. А груши разные. Одна лучше, другая хуже. Ты взял одну себе, а вторую оставил мне. Какую?
Груша замерла, не дойдя до места назначения. Конечно Эрини он отдаст лучшую. Теперь бы понять, какую он схватил?.. На кожуре у этой больше точек. Зато и цвет у ней спелее, чем у второй.
— Как ни выбери, будет неправильно, — подал голос Геннадий и подмигнул Трофиму. — Мужчина должен руководить в принципиальном, а в мелочах вроде груш… Не хочешь попасть впросак, предоставь женщине решать самой.
— Да ты у меня мудрец, — засмеялась в дверях вернувшаяся Панфоя.
— Конечно, — подтвердил Геннадий. — Для этого аудиториумов[11] оканчивать не надо. Достаточно несколько лет брака, и все.
Трофим вернул грушу Эрини. Та секунду инспектировала оба плода взглядом, потом откусила от одной, а вторую отдала Трофиму.
— А ты мне какую отдала? — полюбопытствовал Трофим.
— Лучшую, конечно, — уверила Эрини и взлохматила ему волосы.
Панфоя же наклонилась, чтобы поднять ту первую злосчастную грушу, которая оказалась на полу.
— Оставь, — сказал Геннадий, — пусть полежит. Что на пол — то предкам.
— Фу, муж мой! — фыркнула Панфоя. — Ты же крещеный человек, а про предков говоришь как эллин[12].
— Ничего, — отмахнулся отец. — От Бога от одной груши не убудет, а предкам, может, приятно.
— Аристотель, кстати, тоже был эллин, — поделилась Эрини. — Христос ведь тогда еще не пришел, куда же ему было деваться?
— Кто? — переспросила Панфоя, которая, отлучаясь, пропустила часть лекции дочери.
— Аристотель, — пояснил Трофим. — Он уморил голодом осла.
— Гадость какая! — ужаснулась Панфоя. — То-то и видно, что нехристь.
— Да нет, мама, — пояснила Эрини. — Это же он только в уме.
— Грешная мысль — уже грех, — наставительно сказала Панфоя. — Может, зря мы тебя отдали в светскую грамматическую школу[13]… Вы там хоть молитвы-то читаете?
— А как же, каждое утро, — кивнула Эрини, и прикрыв глаза, заучено отбила скороговоркой: — Господи Иисусе Христе, раствори уши и очи сердца моего, чтобы я уразумела слово твое и научилась творить волю твою.
— Годная молитва, — улыбнулась Панфоя. — Только это надо не просто бубнить, а понимать.
10
Кентарх — Производное от латинского «кентурион». Основой осталось латинское centum — «сотня», к которой добавилось греческое окончание арх, — «начальный», «первый», «главный»). Смысл слова остался тот же — командир сотни, сотник. Чистый греческий синоним, который также был в ходу в разные периоды — гекатонтарх.
11
Аудиториум (от лат. audire — слушать) — в общем смысле, школа. В частном — старое название элитной школы светского образования в Константинополе. Финансировалась и починялась непосредственно императорам. Со временем аудиториум так же стал именоваться «магнаврой» (от лат. magna aula — большая зала), по названию богато украшенного зала в императорском дворце, где стали проводиться занятия.
12
Эллины. — Самоназвание народа, который в Римском государстве прозывали «греками». С укреплением христианства, слово «эллин» для ромеев, (в том числе уже и для ромеев греческого происхождения вошедших в состав Римской Империи), постепенно стало означать грека жившего до пришествия Христа, и поклонявшегося пантеону ложных богов. Таким образом, это слово могло применяться в определенных ситуациях и с негативным оттенком.