Он пересек освещенный двумя желтыми фонарями двор, выбросил сигарету и дернул дверь подъезда. Пальцы непривычно подрагивали, низ живота подкручивало от скорого свидания с невестой. По спине тек ручеек пота. Он поднялся на два пролета и властно позвонил в нужную дверь.
— Кто? — донесся из квартиры мужской голос.
— Аня дома? — отозвался Шварц.
Послышалась какая-то возня. Обладатель голоса ушел вглубь квартиры и глухо там забубнил — в ответ донесся недовольный девичий голос. Невеста была дома! Где ж ей еще быть, одернул себя Шварц. Не шкура ведь какая-то, чтобы по ночам шляться.
Аня Устинова, десятиклассница из близлежащей пятидесятой школы, раздраженно открыла дверь.
Вместо тоже Ани, но Карамовой, которая должна была принести ей списать домашку по тригонометрии, из проема щерился незнакомый мужчина с раскрошенным носом.
— Па… — начала было невеста, захлопывая дверь.
Свидание начиналось. Шварц привычным движением просунул в проем ногу и ухватился за дверь, не позволяя ей закрыться. Хватка у него была железная — спасибо качалке. Четырнадцатилетняя девочка отскочила в коридор, инстинктивно запахиваясь в халат. Шварц чмокнул в ее сторону губами.
Из глубины квартиры выскочил папаша, но волноваться было не о чем: проследив за идущей из школы невестой, Шварц подолгу тусил в ее дворе, выясняя важные нюансы. Был ли у невесты старший брат? Не было — или он не жил на районе. Не работает ли папаша в мусарне? Нет — Анин отец возвращался домой в одно и то же время, в шестом часу вечера, и носил лоховскую шляпу и перемазанные чернилами нарукавники. Бухгалтер или еще какая-то мышь. («Мыша», с ударением на первый слог, как про себя произносил это слово Толя Шварценеггер.) Не жили ли в квартире невесты еще какие-нибудь люди, способные помешать свиданию? Нет — только жирная медузообразная мамаша, которой уже несколько дней не было видно: наверное, уехала к родственникам в какие-нибудь ебеня. Всё было продумано и отработано — Аня была далеко не первой его невестой.
— Че ты, слышишь, пойдем погуляем? — сказал он девочке, не обращая внимания на бухтение бухгалтера, нервно подтягивавшего свои треники в разумном отдалении.
— Я не… Вы кто?
Низ живота снова свело: Шварц обожал момент, когда невеста умом еще не понимает, что́ ее ждет, но уже начинает об этом догадываться на каком-то глубинном, животном уровне.
— Да нормально всё, слышишь, не выебывайся!
Он шагнул в квартиру и схватил парализованную шоком Аню за руку.
— Позвольте! Что вы о себе возомни!..
Папаше хватило одного короткого прямого — он упал на спину, размазывая кровищу по сломанному носу. Невеста завизжала.
— Рот закрой, — рыкнул Шварц.
Аня в ужасе замолчала.
— Ща пойдем, — успокоил гость. Не отпуская ее руки, он пнул бухгалтера в рёбра, нагнулся к нему и прошипел: — Будешь рыпаться — я завтра не один приду, пацанов возьму. А если в мусарню стукнешь, то пиздец тебе вообще. Тихо будь. Не ссы, Капустин, поебем и отпустим!
Аня задергалась в его железной хватке, но Шварц влепил ей легкую пощечину и толкнул обмякшую девочку в сторону открытой двери.
20
— Я люблю его как мужчину! Ты понял, Натан? Борис Николаевич Ельцин — спаситель России! Не перебивай меня! Только он способен вытащить страну из болота. И если для этого нужно растоптать последние гнилые корешки Софьи Власьевны, то так тому и быть!
Пух поморщился — мамин монолог слышал весь подъезд. Кто такая Софья Власьевна и кому помешали ее корешки, было понятно не очень, но общий контекст родительских перепалок не менялся уже вторую неделю. Мама была на стороне Ельцина, «поправшего Конституцию» (так это называл профессор Худородов в те редкие моменты, когда ему удавалось вставить слово); папа симпатизировал Руцкому — последний шевелил на телеэкране аккуратными усами и кричал, что антинародный режим вот-вот ввергнет Россию в гражданскую войну. Грызня по этому поводу прекращалась только тогда, когда по телевизору показывали съезд народных депутатов или экстренные выпуски новостей, но вскоре после их окончания вспыхивала с новой силой. Пух начинал понимать Крюгера — возвращаться домой из школы становилось всё невыносимее.
Он скрежетнул ключом в замке и вошел в прихожую под аккомпанемент маминого ора:
— Так что да, Натан, я люблю его как мужчину!
Воспользовавшись паузой, папа сказал нехарактерным для себя брюзгливым голосом: