…«Кто-кто, кто-кто, кто-кто», — бьётся пульс, туманит видение… Больно клюёт грудь черный петух… Хочет застонать Афанасий, да не может…
…«Как ты похудел, мой мальчик, — обнимает Афоню мать, — От тебя долго не было писем. Я уже думала, что никогда тебя не увижу. — Мать смотрит Афоне в глаза, — Твои глаза видели много страшного… В них страдание и боль… Бедный мальчик, что они с тобой сделали?..» — плачет мать и прижимает афонину голову к груди, как когда-то в детстве. Её тёплые слёзы жгут темя сквозь поредевший короткий ёжик его волос.
…Нет больше Валентины… Заразилась она дурной болезнью от итальянского лейтенанта… Её забрали в гестапо и никто её больше не видел. Официантки в офицерском казино должны быть здоровыми и красивыми…
…Вернулись соседи из пригородных сёл. В их комнатах хрусталь и серебро, картины и патефоны тех, кого уже больше нет. У них есть картошка и сало. На Большом базаре за кусок сала можно выменять даже музейные редкости. Перемалывая крепкими зубами домашнюю колбасу, сдобренную самогонкой, они называют афонину мать немецкой овчаркой, а его самого немецким щенком. За то, что они работали на немцев…
Медленно восстанавливает силы Афоня. Кормиться как-то нужно. На работу его не берут. Нет у Афонии квалификации, да и документов никаких, кроме справки из госпиталя…
…Старого инженера трамвайного депо Бирнбаума вызвали из эвакуации восстанавливать транспортное хозяйство города. Он работал на городском трамвае ещё до революции при бельгийских хозяевах городской электрической железной дороги.
Бирнбаум прочитал на афониной справке слово «Майданек» и принял его учеником слесаря…
Теперь Афоня имеет рабочую карточку. Жить можно.
…«Вьётся в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза…» — Слушают ветераны старую окопную песню… Наворачиваются слёзы на глаза, давит горло ком жалости к своему изувеченному войной поколению. Слышит Афанасий людскую скорбь в этих словах, боль матери, боль Васьки, боль Валентины, стоны изуродованной Ванды и предсмертные крики замученных в Майданеке его товарищей… Хочет застонать Афанасий и не может…
…Весной 45-го Афоню призывают в армию. Вышел срок и его году повоевать… Не отдал он ещё своего долга войне… Быстро учат новобранцев. Некогда. «Добьём фашиста в собственной берлоге! Дойдём до Берлина!» — улыбается с плаката солдат, поправляя обувку.
…Тянется эшелон израненными полями Волыни, разорёнными сёлами Галиции. Знакомые места проплывают мимо отворенных дверей теплушек. Поют молодые солдаты «Катюшу». Вот и Германия… Вернулась война туда, откуда пришла…
…Горы битого кирпича, изогнутые стальные балки, закопченные стены и всюду разбитая военная техника среди развороченных человечьих жилищ… Это — Берлин. То, что от него осталось. Город взят. Дымят полевые кухни. Сегодня седьмое мая, день радио… Афоня во взводе автоматчиков Гвардейской стрелковой дивизии. Больше половины взвода такие же новобранцы, как и он сам.
«Што ж, ребята, видать вскорости она загнётся, проклятая. Даст Бог и вы получите медали «За взятие Берлина», — говорит ротный старшина, раздавая тушонку и патроны, — И-и-эх! Может и не будет боле расходу. Послужите положенное — и по домам. Много сирот и вдов понаделали. На тысячу лет норму выполнили…» — вздыхает он.
…Бегут солдатские будни от подъёма до отбоя, от караула до караула. Вот и срок вышел афониной службе. Съедено положенное количество каши, выпито положенное количество кружек чаю. Едет Афанасий домой в новенькой гимнастёрке, новеньких кирзачах и добротной шинелке, выменянных у ОВС-ного старшины на трофейные часы. На груди у него блестят четыре медали — «За отвагу», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и юбилейная медаль «ХХХ лет Советской Армии». В большом фибровом немецком чемодане среди разных бытовых мелочей кусок немецкого искусственного шелка — матери на платье…