А что профсоюз?! Это ж его кровное дело следить за этим! Чем он занят? — все более распаляется Афанасий, — Новый почин готовит?! Делит дефицит?! Путёвки в Сочи? Квартиры? Составляет соцобязательства?! Граки! Бараны! Жрите свинец! Вкалывайте по полторы смены! Получите десятку из фонда мастера! Потом даже на лекарства не хватит! Рабочий класс называется! Все подохните, как Наташка, только поначалу выблюете свои внутренности!» — «Прекратите, Сиротин! Вы клевещите! Я лишаю вас слова!!» — визжит Хилько.
Поздно. Белые халаты зашевелились растревоженным муравейником, — «Пусть говорит!»
«Говори, Афанасий!»
«Неча рот затыкать!»
«Понаели хари на нашем здоровьи!»
Горячая волна затопила мозг Афанасию. Никого не видит он, кроме Хилько. Лицо Хилько мнётся в гримасе и открытый рот исходит дурным духом больных внутренностей.
«Это ты, сука, виноват в смерти Наташки! — голос Афанасия крепнет и наливается металлом. — Это ты, падла, вместо того чтобы следить за техникой безопасности рожаешь почины! — Он приблизился к Хилько. — Гад! Дармоед! Подонок!!» — руки Афанасия тянутся к Хилько…
Он не помнит, как схватил его за грудки и трясёт так, что халат и рубаха, стреляя пуговицами, с треском рвутся. Голова Хилько болтается из стороны в сторону. С трудом члены президиума отрывают Афанасия от потерявшего сознание от страха Хилько. У Афанасия в кулаке зажаты обрывки халата… Пресс ненависти и отчаяния давит ему на виски… — «Убью гада!!!» — хрипит Афанасий в истерике. У него на руках висят по два человека…
…Афанасия не тронули.
Через неделю на конвейере стали срочно мастерить вытяжки Начальника отдела труда и заработной платы перевели на работу в райисполком начальником жилотдела. Хилько перевели на работу в профком завода как пострадавшего…
…«тихо вокруг, сопки покрыты мглой…» — стонет голос из репродуктора, выводя скорбную мелодию старинного вальса беспомощности и безнадюги обречённых воинов.
«Видать, ветеран какой-то расслабился в сантиментах и вселенской скорби, заказал этот вальс… — думает Афанасий. — А мне уж всё. Кто я? Не ветеран даже… Всего-то день провоевал. И то после официального окончания войны. Значит, не участвовал. А сколько ребят уже после победы полегло?..»
Силится вспомнить Афанасий, что было дальше, да кроме густой тьмы хмельного угара и свинцового похмелья не вспомнит. Перестали его брать даже в вытрезвитель. Что заработает, то пропьёт. Да и заработки пошли вниз. Перешел по началу Афанасий в грузчики. Руки стали дрожать. Не мог делать тонкую работу сборки точных приборов. Потом дальше. Ушел с завода. Подался в грузчики в соседний продмаг. Всё ближе к бутылке. Темень, темень, липкая, вонючая, как болото…
…«Крепкое у тебя сердце. Ещё поживёшь, если не выпьешь». - сказал доктор в больнице.
«А зачем? — думает Афанасий. — Зачем мне дальше-то жить теперь?»…
…Нежная бирюза видится Афанасию. «Это море. Как в Крыму.» — вспоминает он. Зеркальная водная гладь сливается с горизонтом. Густой воздух, напоенный ароматами щедрой южной земли, нежит его тело. В море плещется рыжеволосая девушка. У неё глаза цвета морской воды, а медные волосы текут по плечам, прикрывая белоснежную грудь… Девушка машет рукой, зовёт к себе Афанасия.
«Да ведь это же Наташка! Она!» — думает Афанасий. Он разбегается и прыгает в воду, погружаясь с головой. Ему хорошо. Только, вот, воздух кончается… Дышать нечем… Ноющая боль под левой лопаткой охватывает сердце…
…«Наташа, я к тебе!.. Подожди меня!.. Не уходи!..» — проносится у Афанасия в мозгу… Он пытается крикнуть — и не может… Тело его дёргается в последней конвульсии и затихает…
…«Дух какой-то чижолый. Как после боя», — замечает бывший комиссар соседкам на кухне.
«Вам всё бой снится, Прокофьич. Уж сколько лет прошло. Пора бы и успокоиться», — замечает соседка.
«Да не, Фрося, трупами пахнет», — настаивает комиссар.