— Есть там еще кто-нибудь? — усталым голосом спросил он у ассистентки.
День медленно тянулся к вечеру. Вытянувшись в кресле перед телевизионной стеной-экраном, Поллин с наслаждением приканчивал свою обычную порцию фруктового концентрата. Он часто поглядывал на часы, с нетерпением ожидая прихода Далмы, чтобы рассказать ей о смехотворном предложении этого недоучки-доктора. Однако она что-то задерживалась.
Далма, восьмая жена Поллина, была от природы умна и на редкость красива. В двадцать лет она вышла за Поллина и, судя по всему, была с ним счастлива. Всемирная слава мужа принесла известность и ей. У них было двое детей, и Далма растила их с нежностью и заботой. Годы мелькали один за другим, и вот уже в волосы Далмы закралась седина, ее фигура, некогда стройная, расплылась, а скользящая и плавная походка сменилась тяжелой поступью. Поллин все чаще оставлял жену по вечерам в одиночестве под тем предлогом, что неплохо бы заглянуть в бар поболтать с молодежью и потанцевать с девушками.
Между тем он любил ее. Он любил каждую из своих жен, но, пожалуй, Далма была ему милее всех. Его постоянно преследовало чувство, будто между ними так и не установилось подлинной близости, и поэтому он помимо воли вел нескончаемую борьбу — с ней, за нее. Вот и сейчас, пока Поллин смотрел стереокартины на телевизионной стене-экране, мысль о жене не покидала его. Он так глубоко задумался, что не слышал, как приоткрылась дверь, и спохватился, лишь когда жена остановилась рядом с его креслом. Вздрогнув от неожиданности, он посмотрел на жену, и внезапно им овладел страх. Лицо Далмы, всегда так пленявшее его зрелой женской красотой, сейчас неузнаваемо изменилось: губы нервно подергивались, глаза глубоко запали, веки припухли и покраснели; видно было, что Далма недавно плакала, от всего ее существа веяло тревогой и отчаянием. У Поллина перехватило горло. Он чувствовал, что случилась беда, но не мог или не решался спросить, в чем дело.
Женщина заговорила первой. Голос ее чуть дрожал, но на лице застыла холодная, непоколебимая решимость.
— Поллин, я должна сказать тебе прямо: я ухожу от тебя.
— Что случилось? — Поллин почувствовал, что бледнеет.
— Ничего.
Далма направилась к двери.
Поллин вскочил с кресла, точно подброшенный катапультой.
— Далма, родная, — произнес он срывающимся голосом, пытаясь удержать жену за плечи. — Скажи мне, что все-таки случилось?
— Абсолютно ничего, Поллин, — ответила женщина, не глядя на него. — Я ухожу… потому что мы с тобой не пара. Мне все это не под силу, я старею.
— Далма, дорогая моя, но ведь все это было известно нам заранее… И потом ты же знаешь, что я люблю тебя и буду любить…
— Да, знаю. И после моей смерти станешь наведываться к урне с моим прахом… точно так же, как сейчас навещаешь своих прежних жен. Нет, Поллин, я этого не хочу. Лучше мне уйти.
Поллин стиснул ее руку.
— И ты бросаешь меня в такую минуту… — проговорил он медленно, словно обращаясь к самому себе.
— Пусти меня, — женщина попыталась высвободиться, — нет никакого смысла тянуть дальше…
Поллин выпустил руку жены.
— Далма… а как же наши дети?
— Дети?.. — Далма окинула Поллина язвительным взглядом. — Да они скоро обгонят тебя. Чего ты от них ждешь? Они и не воспринимают тебя как отца… — У нее прорвались долго сдерживаемые горькие слезы. — Даже надо мной они посмеиваются, зачем я вышла замуж за эту живую мумию…
— Далма, выслушай меня! — Поллин хотел обнять жену.
— Оставь меня в покое! — с досадой бросила женщина и, оттолкнув его, выбежала из комнаты.
"Вам грустно? У вас плохое настроение? Примите психовитал, и жизнь опять улыбнется вам!" — слышался назойливый текст телерекламы.
Поллин повернул голову и успел захватить кадр: актриса с лучезарной улыбкой протягивала зрителю зеленую коробочку этого волшебного снадобья.
К полуночи двое мужчин коротали время у стойки бара.
Сквозь матовое затенение на потолке просачивался мягкий красноватый подсвет, наполняя овальное помещение бара приятным полумраком и уютной теплотой. Кроме этих двух мужчин все танцевали, оркестр, поддавшись общему приподнятому настроению, играл вот уже час без перерыва.
Горд, не скрывая скуки, томился разговором. Он ритмично покачивался в такт музыке, с завистью поглядывая на танцующих. Стоило кому-то из них посмотреть в сторону сидящих, как Горд с улыбкой кивал и поднимал свой бокал с виски.
— Постарайся понять меня, Гори, — в третий раз повторил Поллин и одним духом опрокинул в себя виски.
Горд, облокотившись о стойку, посмотрел Поллину прямо в глаза.
— Вот что, приятель, — начал он решительным тоном, с оттенком нетерпения. — Я буду с тобой откровенен, потому что остальные не решатся высказать тебе правду: мы не понимаем и никогда не могли понять тебя, старина.
Поллин отказывался верить своим ушам. Лишь какое-то время спустя он, запинаясь, выдавил:
— В каком… смысле?..
— Не скрою, — спокойно продолжал Горд, — мы тебя ценили как своего рода научный феномен. Ценили, но не более того, Поллин, ведь мы постоянно чувствовали, что ты — нам не ровня. И оттого никто не любил тебя, Поллин… Ты считал меня своим лучшим другом. Это верно, я действительно относился к тебе лучше других. Именно поэтому мне кажется, Поллин, нам лучше объясниться начистоту. Так знай же: мы никогда не понимали тебя и никогда не поймем.
Поллину хотелось убедить себя, что Горд просто шутит.
— Но, послушай, ведь мы неплохо проводили времз, когда бывали вместе… и вы, казалось, рады мне…
Горд резко перебил его.
— Это верно, Поллин. Мы радовались твоему обществу и сейчас радуемся. Но до сегодняшнего вечера мы знали другого человека: не подопытного кролика, занудного нытика и пессимиста, а неизменно молодого Поллина, великого долгожителя, единственного и неповторимого. С ним мы всегда готовы посмеяться и выпить, и девушки гордятся, когда он танцует с ними. Так вот, старина, нам нужен такой Поллин. Очень тебя прошу, дружище, перестань ныть, меня с души воротит от твоих нудных исповедей о рухнувшей семейной жизни и о дураке-докторе. Давай пропустим еще по одной и пошли танцевать!
Поллин почувствовал сильнейшее головокружение. Не от виски, хотя напиток был выдержанный — запасы XX века. Слова Горда его ошеломили. Бутылки, стойка, зажженные светильники, кресла, столы — все заплясало у него перед глазами, когда он, соскочив с табурета, потащился к кабине видеофона. Ему необходимо было поговорить с Далмой, и как можно скорее. По счастыр, из памяти его карманного компьютера еще не стерт кодовый номер родителей Далмы. Зайдя в кабину, он тотчас разыскал этот код и нажал соответствующие клавиши. Пустой экран долгие минуты вибрировал перед глазами, потом появилась Далма; у нее было утомленное, заспанное лицо.
— Далма, родная моя!.. — воскликнул Поллин. Женщина устало провела рукой по глазам.
— Это ты, Поллин… Что тебе нужно?
— Далма, любимая, — ласково проговорил Поллин, — я брошу принимать регенератин и тоже состарюсь… — наклонившись вплотную к микрофону, он прокричал во весь голос: — вместе с тобой!
Женщина молчала, уставившись перед собой сонным взглядом.
— Ты слышишь меня, Далма?.. — воскликнул он.
— Теперь это уже не важно, Поллин, — тихо ответила Далма. — С меня хватит.
Поллин молчал, лицо его окаменело.
— Я всю себя отдала тебе, Поллин, — так же тихо продолжала женщина. — А взамен получила лишь жалкие крохи… ты всегда оставался чужим… С меня хватит, Поллин, я не желаю начинать все сначала. Прощай!
Отображение стало бледнее, отдалилось, экран опустел.
Поллин успел почувствовать только, как колени его подгибаются.
Когда он открыл глаза, то встретил взгляд Горда — холодный, изучающий. Затем и бывший приятель исчез из поля зрения.
Зато откуда-то из непомерной дали вдруг выплыли веселые ребячьи лица: давно забытые друзья детских игр улыбались ему; перед ним возникло доброе материнское лицо, мать смотрела на него пристально и озабоченно, как прежде; а вот девушка, которую он полюбил впервые в жизни, улыбнулась ему радостно и безмятежно, и оба они рассмеялись, звонко и от души, как смеются только в юности…